Андрей Виноградов - След Кенгуру

– Не проси. – произнес он.

«Это правильно, – подумал вслед. – Тем более, что и выходит фиг о во, особенно с бабушкой». Но поскольку взять что-либо без спросу он не мог, не рискуя быть пойманным и наказанным, то решил заменить чересчур размашистое и однозначное «не проси» на взвешенное «не выпрашивай», то есть по-своему угомонил задиристое правило. Его отчасти смутил ущерб, нанесенный поправкой ритму всей формулы, в первоначальном звучании наводившему на мысли о клятвах или заклинаниях. Но распространять обновленное изречение он не собирался, а для себя рассудил: «сойдет с ботиками». Так мама говорила о чулках, прохудившихся и заштопанных на носке или пятке.

«Один, два, максимум три. ну хорошо – четыре раза попросить можно. На пятый раз это будет уже выпрашиванием. А может, и не будет еще, если без нытья.» И Антон легко, в одно касание привел свою жизнь в соответствие к новообретенному правилу.

Насчет «не верить» и «не бояться» он тоже проникся, но не до такой степени. Не потому ли, что отец научил: «Не боится только дерево топора, да и то мы точно не знаем. Может, и убежало бы, не будь корней»? Впрочем, про веру он еще думал. Самую малость. Да и не про веру, а про собаку.

«Если бы у меня была настоящая немецкая овчарка, или даже восточно-европейская, но не колли, и была бы она мне верным другом, как все овчарки, то как бы я мог не верить, что она мне верный друг, если сам это знаю, и все знают? Выходит, что «не верь!» – это неправильно».

Сигарету Антон из протянутой Ираидой Михайловной пачки возьмет, заодно вытащит и спички, и «чиркалку», рассчитывая проявить галантность – и проявит. Сам тоже запалит табачок, но затягиваться не станет, просто будет стоять и пускать дым, изо всех стараясь казаться непринужденным, естественным. В самый разгар странного молчаливого перекура Выёблу окликнут из темноты, она выронит не докуренную и до половины сигарету и тут же прихлопнет ее подошвой. Антон и среагировать не успеет, хотя мог бы и напортачить, кабы бросился услужливо поднимать. В суворовском училище за такой «королевский бычок» запросто можно было разжиться сахаром или сухим компотом. Уходя, Ираида Михайловна небрежно кивнет Антону, прощаясь, и ему покажется, что завуч хихикнула. Но с таким же успехом это мог быть и всхлип. Он еще постоит, покрутит в пальцах забытую завучем «чиркалку», подумает, что неплохо было бы сохранить ее на память, но решит что глупости все это, сантименты, и выкинет. Другое бы дело – зажигалка.

Несмотря на восторг и удовольствие от игры в казаки-разбойники «по- настоящему», больше Антон «кубанкой» ни разу не рисковал. Он крепко- накрепко прописался среди «разбойников», рассудив, что хорошим людям они совсем не враги, раз уж сам Робин Гуд был разбойником. О том, что и бессарабский бандит Котовский Григорий Иванович думал примерно также, притом вряд ли слышал легенду о благородном обитателе Шервудского леса, Антон Кирсанов в те времена не знал, хотя в Котовского тоже играл.

«Фаза Котовского» наступала обычно в мае, когда всю пацанву стригли наголо перед отправкой в летний лагерь. Антоновы однокашники насаживали на макушки разномастные тюбетейки, не слетавшие даже при резком движении головой. Исследованием этого феномена они и занимались все напролет перемены. Антон был, наверное, единственным в классе, кто не стеснялся своего голого черепа с двумя шрамами от железной детской лопатки – след детсадовской схватки за чужое имущество, точнее – за право безраздельно владеть государственным, игрушечной машинкой с прицепом, собственностью детского сада. От лица государства выступил сосед Антона по спальне, бескомпромиссный крепыш, вооруженный миниатюрным шанцевым инструментом. На несчастье Антона, именно этот урок – не посягай на государственное! – оказался усвоен им крепче других, запомнился, но кто же знал, что вскоре все так переменится. В общем, от тюбетейки он отказывался категорически.

Вплоть до суворовского училища Антон предпочитал обходиться без головных уборов. Носил разве что зимой, когда термометр обрушивался в совсем уж глубокий минус. Во все прочие дни, как только дверь в квартиру захлопывалась за спиной, шапка перемещалась с головы в ранец. Главное, чтобы уши не успели «остекленеть», пока до школы домчишься. Перед школой – опять шапку на голову, иначе кто-нибудь из учителей или техничек заметит и «настучит» предкам. Морока, одним словом. А в суворовском так не забалуешь. Постойте-ка… Ну да, и в суворовском Антона тоже не обошли проблемы с головными уборами. Да еще какие проблемы! И как только я мог упустить такое? Вот же память… «Жопа, а не рассказчик», – сказала бы бабушка Кирсанова. «Жопа, а не офицер», – переадресовал бы я в отместку эту реплику ее внуку потому, что воспитан и испытываю к старости ограниченный пиетет. Совсем без ответа такой наскок оставить не получается – гордый, наверное.

Форменные безобразия творились с непременным атрибутом курсантской формы, без которой честь отдавать нельзя, потому как… откуда ей, спрашивается, чести, взяться, если школьники – убогие салаги гражданские и засранцы – на голову разбили Доблестных суворовцев и с собой унесли их фуражки с алыми околышами в качестве боевых трофеев! Вот так – курсивной скороговоркой, потому что до слез обидно все это писать как положено, с расстановкой. А офицерам-воспитателям, им наплевать, что семеро против троих в форме, и что из бойцов никто не бежал, отступили в изобретенном по ходу боевом порядке, треугольником, отмахиваясь спина к спине, с двумя смятыми в кисель носами, одним надорванным ухом, вывихнутой кистью, почти не зрячие – глаза заплыли. Костяшки пальцев, локти, предплечья не в счет.

– Это что еще за позорище?! Что за вид?! Почему не по форме одеты?!

Это они, офицеры, о них, о суворовцах… А суворовцы-то, подранки наивные, думали, что они уже дома, среди своих…

Сами попробуйте пережить такую обиду, и чтобы ни слезинки в глазу.

Дело было на дальней московской окраине, в областном городе Калинине, сбросившем, как намокший ватник, большевистское прозвище и нынче известном под девичьим именем Тверь. Там и лупили суворовцев почем зря. Впрочем, случалось, и школьникам доставалось – мама не горюй! Общий счет, однако, никак не складывался в пользу суворовцев.

Потасовки с ними не считались для калининских школьников какой-то особой доблестью. Привычное дело. Именно что рутина. В таких сражениях славу не сыщешь, разве что фуражку форменную. Ну, еще репутацию подлатать, если случилось, что на другом каком поприще проштрафился. Не скажу, как именно складывались отношения молодых горожан с курсантами суворовского училища в послевоенные сороковые – пятидесятые, не интересовался, признаюсь, в голову не приходило попытать ветеранов, но во второй половине шестидесятых драки с «суриками» действительно стали явлением заурядным. Обычная забава, не хуже и не лучше любой другой. Как наведаться на танцы в клуб соседнего района, где тебя не ждут и не любят, точнее – сильно не любят, и вернуться домой «налегке» – без пары зубов. Это если к тамошним девчонкам не примазываться, а попросту засветиться… С девчонками выходило много хуже, зубы «на десерт» вышибали, «комплимент, за счет заведения», – как сейчас бы пошутили. А какие, спрашивается, танцульки без девчонок? Чем ныне часть мужиков бравирует, тогда ведь паскудством считалось. Так что без девчонок никак было не обойтись. Хорошо, если не один пришел, и в памяти более скромных, читай – не таких отчаянных дворовых приятелей, потому как на ногах остались стоять – сохранились понятия верности, взаимовыручки… То есть не бросят… Иначе менты неспешно подтянутся и оприходуют неопознанного – такой фарш из лица с фотографией в паспорте не сличишь – и полуживого, если очень везучий.