Андрей Виноградов - След Кенгуру

Помнится, шутил я про Калинин тех лет: чем на клубных танцульках в соседнем районе за девчонками приударять, проще было дома остаться и заглотить пару ложек крысиного яду, запивая тем, что под рукой. Или на сухую, если пить не хочется. Результат так на так выйдет, но все ж стены вокруг родные и, если нервы сдадут, опять же телефон под рукой. Ноль три. Шутить шутил, но самому, увы, нос четырежды перебили и в нижней челюсти сплошь скобы. Спасибо, в аэропортах не звенят. А тогда счастлив был, как же – судьбу встретил, женился. Пацан сопливый. Знать бы наперед, как недолог и обременителен будет тот брак. В одном старорежимном патриотическом фильме, точнее не скажу, то ли матрос, то ли шахтер рвет на себе то ли тельняшку, то ли спецовку: «За что страдали?!» Это про мой нос и мою челюсть. Это про меня. Это вообще я! Хотя ни матросом, ни шахтером побывать не довелось. Для флота и горного дела – это к лучшему.

Отнимать у суворовцев казенное имущество – фуражки – придумали, я так разумею, мальчишки из школы номер шесть, из «шестой спец», как ее с пиететом величали калининцы за «углубленное» изучение английского языка, буквально с четвертого класса. Или со второго? Даром, что привилегированная, можно сказать, единственная на весь город. Живой огород из заслуженных учителей и начальственных отпрысков, авангард педагогической науки в масштабах областного центра. По части всевозможных каверз, придумок, огульно и, признаем, не всегда заслуженно аттестованных местной милицией как хулиганские, школа также опережала всех прочих конкурентов, или как минимум не отставала, ноздря в ноздрю шли. Этими «достижениями и успехами», которые принято называть сомнительными, мальчишки из «шестой спец» гордились не меньше, чем призерами олимпиад и медалистами, коих тоже хватало – три, или даже четыре мраморные доски, встречавшие школьников в холле, были сверху донизу расписаны золотом и серебром; когда-то ведь были и серебряные медали. Кстати, золото на именах медалистов было светлым, будто подвыгоревшим, и разительно отличалось от червонного, каким были выписаны имена выпускников, погибших на фронтах Великой Отечественной, что, конечно же, было правильно. А может быть, это Антону Кирсанову пришло в голову, что отданную жизнь неверно приравнивать к успехам в учебе даже близко, пусть цветом, и он сам додумал различия? Что ж, я отлично его понимаю.

Добавить к этим тяжеленным доскам еще хотя бы одну – и стены школы могли бы не выдержать, рисковали сложиться, как карточный домик. В этой перспективе снижение успеваемости было не просто оправданно, а прямо-таки необходимо. Но что поделать с инертностью учительского мышления. Оно-то и не позволяло педагогическому коллективу распознать очевидную пользу от падения интереса к наукам и, наоборот, буйного, очень точное слово, роста внеклассной активности. За этой казенщиной – «активность внеклассная» – и скрывались проделки и выходки школьников. Учителя в «шестой спец» были по большей части людьми скучными, приземленными, без фантазии. По одним учебникам жили, по другим – учили жизни других. Разве что двое не подкачали, и еще четверо, примкнувшие к первым двум: учителя труда, физкультуры, рисования, завхоз и два сменных сторожа. Любо-дорого вспомнить, какие новаторские идеи посещали эти смелые головы! С другой стороны, резаться в карты с детьми на деньги для завтраков. Право, не знаю. Ведь сущие копейки выдавали родители на завтраки: гривенники, максимум пятнарики. При этом не голодал никто, а значит – детки отыгрывались. Славная была школа.

И стояла она там, где и сейчас, наверное, стоит – почти напротив суворовского училища, если оно никуда не переехало, на берегу мелководной речки Тьмаки, хищно тянущей к Волге вонючие мазутные щупальца совершенно невообразимых расцветок. Всего в полукилометре от Волги вверх по течению вороватая и скрытная Тьмака приютила добрых пару сотен простеньких дюралевых лодок с подвесными моторами. Они-то и пускали разноцветные сонные слюни на беззащитную водную гладь. Антон с товарищем как-то попытались поджечь мазутные пятна, но ничего не вышло. Возможно, школа нынче уже гордо именует себя гимназией или даже колледжем. Мой внук, когда маленьким был, говорил, что в гимназиях распевают гимны, а в колледжах всем ставят колы.

Кстати, о поджогах жидкостей. Однажды на отдыхе в Гагре я вот также попытался поджечь купленную на местном базаре чачу. Сподобился у какого-то грека приобрести. Скорее всего, грек был понтийским, потому как с «понтами» у него все было в порядке, иначе я бы так легко не купился. Ну и на цену позарился – что правда, то правда, пожадничал. Короток и ценим был рубль отдыхающего младшего офицера. Результат вышел совершенно несостоятельным, но чачу мы с сослуживцами, тем не менее, выхлебали. Не горела, зараза мутная, коробок спичек почти весь извели… Но, что удивительно, крепкой была такой! Почти спирт. Один в один, как та, что грек пробовать нам давал, только та горела. Полыхнула голубым пламенем с первого раза, хоть в зажигалки заправляй.

Ужас вступил в свои права утром и воспользовался ими цинично, бесцеремонно, зло и. негигиенично. Это я о головной боли и всех сопутствующих недомоганиях, а туалет, между прочим, на этаже, в торце, и до него было бежать и бежать, не говоря о том, что мы не одни в гостинице, Если оккупированное военными медиками заведение в принципе могло носить этот гордый титул.

Напиток оказался настойкой на курином помете. Говно говном, казалось бы, но на вкус пойло выходит крепче крепкого. Старый трюк. Еще бы знать, как на него не попасться, распознать уж если не состав выпивки, то хотя бы жульническое нутро деляги. Куда уж нам. Прокололись. Администратор гостиницы, спасибо доброй женщине, просветила на будущее, подсказала адресок по соседству, где раздобыть нормальной чачи – здоровье поправить. Будущее оказалось не за горами, намного ближе и наступило через десять минут. Пять из них ушло на жребий, кому начинать, стаканы-то не захватили. Выпало мне, и я еще раз возблагодарил администратора и провидение.

Предыдущий-то вечер, однако, несмотря ни на что – и не горела, и с говнецом – все равно задался! Еще как задался! Нам потом соседи по этажу в лицах события пересказывали, а собственные их лица сочились при этом неодобрением, а кое у кого и негодованием. Думал, что если три четверти наплели, дабы напугать в отместку за ночь с затеями, все равно: «прощай, партбилет, погоны, карьера, до свиданья, друзья мои, медики!» Впереди маячила хлипкая ставка уездного фельдшера, раны рубленные от топоров и аборты по-тихому за сало и яйца. Как о неизбежном думал. Обошлось, на удивление. И от отравы, опять же, не передохли, что тоже случается не каждый день. Еще одна странность. В нашу гагринскую кампанию военврачей – хирургов и ортопедов затесался химик-гомеопат из Сибири. Химик-гомеопат, по моему разумению, это как евнух-любовник, но тот пояснил, что химик – это в кавычках, прозвище, школьное увлечение. Вроде мечтал «альму-матер» взорвать к чертям собачьим, но серы, соскобленной с содержимого десяти коробков, и смешанной с чем-то (я даже не пытался запомнить) хватило только на то, чтобы сжечь брови и запалить чуб. Говенное пойло он расхваливал громче всех, я как-то непроизвольно на него сориентировался: профи все-таки, где гомеопат, там и фармацевт, химик опять же, хотя по всему выходило, что скорей уж сапер. Утром смотрю на него опухшим взглядом, а он, собака такая, аж лоснится от удовольствия, живой укор. И от похмелки не отказался, за троих принял. С того дня нет у меня доверия к этим шаманам с магическим шаром в кармане: «Попробуйте это снадобье, попробуйте то. Всем до вас помогло, никто назад не пришел жаловаться.» Наверное, большинство хирургов к гомеопатам так относятся, особенно те, что практикуют в травме.