Лемар Диа - Проси прощенья у камней

Поэтому, его багаж вместил в себя две пары нижнего белья, один сменный костюм (во втором он планировал поездку), предметы личной гигиены (щетку, мыло, полотенце и т.д.), свитер и еще кое-что по мелочи.

Чемодан был приготовлен. Алексей, конечно же, мог собрать его и в течение завтрашнего дня, тем более что до отъезда оставались еще целые сутки. Но они договорились с отцом посвятить этот день совместному обеду, поездке на кладбище, гулянию по городу. Поэтому чемодан был упакован.

Алексей сел в кресло и решил мысленно совершить прогулку по завтрашнему дню, чтобы не упустить ни одной, даже кажущейся на первый взгляд незначительной, детали. Завтра он передаст ключ и деньги, причитающиеся за квартиру, соседке, которая в свою очередь отдаст их хозяйке – с ней у Тамары Ивановны были исключительно доверительные отношения.

Затем заедет отец на машине. Вместе они перенесут в нее все те вещи, которые Алексей не возьмет с собой в дорогу: за год проживания в этой квартире их накопилось не так и много – немногочисленная посуда, несколько комплектов постельного белья, небольшая библиотека, состоящая из нескольких десятков книг (их Алексей аккуратно сложил в картонные коробки, которые теперь громоздились у стены), – вот, наверное, и все.

Алексей встал, прошелся по квартире в очередной раз, внимательно разглядывая все вокруг – ему бы не хотелось вспомнить, сидя уже в поезде, о забытой им здесь важной вещи. Убедившись в который раз, что все в порядке, он снова сел в кресло, вытянул ноги и грустно уставился в окно.

"Зачем я еду куда-то в чужие края? Что мне там? Такая сильная тоска перед отъездом, будто я покидаю этот город навсегда. А может и навсегда, кто знает, что ждет меня там? Нет, все это чушь – мне просто надо… надо что? Сменить обстановку? Не обманывай себя, ты мог бы переехать к отцу и жить спокойно там, в родном доме… Тогда зачем я еду? Что пытаюсь я найти или от чего пытаюсь сбежать? Почему же так трудно быть мной? Или же трудно быть всяким человеком? Как посмотришь в лицо прохожего – оно спокойно, задумчиво, или же наоборот радостно, улыбка может тенью проглядываться в его стремительной походке. Что же они, те другие люди, те, которые не я, думают? Какие мысли беспокоят их головы? Разве могут же быть все головы такие же беспокойные и нелепые как моя голова – тогда все стремились бы убежать куда-то или уехать, но ведь все или многие остаются, а если и уезжают куда то, то по делам. А какое у меня есть дело? Работа? Я ее не люблю и терплю только. Но, почему же так – почему я не люблю работу, которая, кажется, неплохо у меня выходит? Зачем тогда я делаю ее хорошо, раз не люблю и лишь терплю? Может, я вру себе и она – работа – мне нравится? Да черт с ней, с этой поганой работой, зачем я думаю о ней сейчас, – у меня есть ведь мысли и поважнее. Но какие? У меня нет любимой женщины, нет детей, нет ничего такого, что могло бы радовать меня. Зачем тогда я нужен? Зачем живу? Что я такое, в самом деле? … Никто не может влезть в клетку жизни другого человека… так, кажется, говорил отец. Значит, никто мне не поможет? Никто не скажет мне кто я, зачем я. И это так печально. И убежать от мыслей, что терзают меня, невозможно. Быть может мне нужно найти женщину и полюбить ее, но как найти такую, что б можно полюбить, и есть ли такая; а если ее и нет вовсе, если нет той как Земля, что будет следовать за мной всегда и везде? Что тогда – искать? Но где? А если поиски продлятся всю жизнь, и я состарюсь и уже дряхлый не нужен буду никому, тогда зачем все это нужно? Или, быть может, мне как все, – но если не все, то многие, – найти кого-то, кто будет мне не так противен, и лгать всю жизнь, глядя ей в глаза, или же, отворачиваясь в немом призрении и брезгливости, молчать? Но зачем такие пытки для другого, для той другой, которую обрету я на страдания? Уж лучше одному нести свой яд через года к могиле, жаля (укалывая) лишь себя. Но человек рожден не зря ведь, может быть, на свет, – он для чего-то нужен, для кого-то ведь? И, может этот кто-то тоже ждет, или в мучении и тоске живет с другим, желая что-то для себя другого? Одни вопросы, как много их всегда; всегда, когда ты мыслишь".

Алексей прошел в прихожую, достал из кармана пальто сигареты и спички. Вместе с пачкой карман покинула, случайно зажатая рукой, сложенная бумажка, которая бесшумно упала на пол. Алексей поднял ее и развернул – там был номер телефона и женское имя, которые написал ему товарищ в больнице. "Виктория" прочитал он.

Алексей вернулся в кресло, закурил. Он держал перед собой этот клок бумаги, вертел его, задумавшись. "А что если я позвоню? – подумал он. – Как это будет все происходить? Бред, однако… Андрей сказал, что она хорошая. Что имел в виду этот маленький негодяй, когда сказал это? Вкус у него вроде бы неплохой на женщин. Хотя, какой вкус, если у него и женщин-то почти не было. И зачем он всучил мне эту глупую бумажку? Черт, я начал, почему то, волноваться – с чего бы это? Глупость. Он что же думал, что я действительно ей позвоню? Каков наглец. И номер-то какой – простенький, сразу запоминается, как будто специально такой простой номер, чтобы не забыть. Виктория. Вика. Виктория. Победоносная Вика. Бред…"

Алексей откинул бумажку в сторону, поднялся с кресла и прошел на кухню. Там он взял пепельницу, стряхнул в нее толстый слой пепла от сигареты; вернулся в комнату.

"А что если все-таки позвонить? Можно просто услышать ее голос и сказать, мол, извините – ошибся номером, такое ведь бывает. Нет, но это глупо, не ребенок я уже, чтобы так вот упражняться в безделии. С другой стороны, ничего предосудительного в этом нет, если я, вдруг, решусь и позвоню. Черт, развел болото на пустом месте. Хорошая. Что бы это значило с его слов? Хорошая – красивая, или хорошая, потому что.... пошло. И она делает это за деньги, невероятно. А откуда интересно знать у него этот номер телефона?". Тут Алексея осенило, что он чуть не поперхнулся табачным дымом, выпускаемым из легких: "Она, возможно, была здесь. Эта самая Виктория. Ну конечно, ведь не привел бы он ее в общежитие, если она хорошая? А может она и не была здесь".

Алексей схватил бумажку со столика и начал ходить с ней кругами по комнате, оставляя за собой следы сигаретного дыма.

"И зачем я вообще сейчас думаю об этом, с чего бы это вдруг? Неужели мне так не хватает женского внимания? Если бы не эта чертова бумажка все было бы по другому – сидел бы сейчас себе спокойно и читал. Угораздило ее выпасть из кармана именно сейчас, будто нарочно, я мог бы ее обнаружить и завтра, скажем в вагоне, когда снимал бы пальто – тогда я ее скомкал да и выкинул бы в мусор. Но это произошло именно сегодня и именно сейчас, когда я еще здесь, в городе, и искушение воспользоваться условиями так велико. И почему я такой мнительный? Откуда у меня это? Другой на моем месте наверняка бы принял уже хоть какое-то решение – либо позвонил, либо выкинул бы уже к чертям собачьим этот позорный клок бумаги; но только, черт побери, не я – мне же обязательно нужно пройти по всем кругам ада и при этом так ничего не предпринять".