Роман Денисов - Партия

Он зачем-то встал.

– Шопенгауэр говорил, что нигилисты могут пренебрегать всем, потому что способны без сожаления отдать жизнь в любой момент, это их оправдывает.

– Н-да, не в труде просрёшь ты время своё. Тебе совсем… людей не жаль?

– Мне никого не жаль, я вообще не верю в одушевлённость людей, просто потому, что не могу представить, что они делают, когда я их не вижу. Но у меня есть цель, я стараюсь прожить жизнь как можно незаметней. Потому как уже давно понял, что в этой мне ловить нечего, и я жду следующую.

– Так поторопи её.

– Нет, не могу, самому уходить – портить карму.

– Надеешься на удачную реинкарнацию?

Тут внезапное раздражение подкатило навозным комом.

– Долго ещё будешь херню нести?!

– Я помочь тебе хочу, карма твоя всё равно испорчена напрочь, быть тебе насекомым, это как поссать после пива; так лови момент, Вован! Просто протянуть копыта – это не сексуально, подойди к делу творчески. Если помирать, то так, чтоб всем чертям было тошно. А у тебя что? Слюни с соплями, и больше ничего.

Крепко обматерив его, я услышал в ответ ту же хамскую ересь и, не выдержав, запустил в него керамическую пепельницу со стола, сосед пригнулся, расторопно прихватил бутылку и выбежал.

Оставшись в одиночестве и с некоторым удовольствием развалившись в кресле, я стал смотреть в картину на стене, или на картину в стене. Это была приобретённая по случаю, за круглую сумму, живопись Николая Суетина, называлась она «Чёрный квадрат», антиквар утверждал, что этот квадрат был написан раньше малевичевского. На стекле картины играли блики, и она казалась радужным садовым окошком. Постепенно это окошко стало надвигаться и темнеть. Тут в голове начали бегать тараканами обрывки фраз, которые я читал или слышал. Вот подходит офицер с Георгиевским крестом:

«Следовало бы застрелиться…»

За ним персонаж с усиками и в кепке набок:

«Повесился на собственных подтяжках в сортире…»

Мужчина-репортёр с элегантной щетиной:

«Мозги разбрызгались по асфальту разноцветной мозаикой…»

«В лёгких обнаружено присутствие глицерина…» – говорит доктор в белоснежном халате.

Женщина с размазанной тушью:

«Стеклянные глаза выражали удивительное умиротворение…»

Толстый поп начал басисто:

«В красной ва-анне…»

– Нет, всё! Он прав.

Я встал и вытер диванной подушкой лицо. Скинув вчерашнюю грязную одежду и нацепив на себя всё лучшее, я вышел на утреннюю московскую улицу.

«Ничего… заначенные деньги взял, не отдавать же их, время пусть немного, но есть; теперь туда, где никогда не был, второй попытки не будет».

Студенистая жижа шмякнулась на медную пластину, смазанную жиром. Десять больших оранжевых кругляшков шипели на нагретом солнцем металле. Щепотка морской соли посыпалась вперемешку с соломой и тмином на жарившиеся гусиные яйца.

К подножию горы у древней дороги стягивались люди, обмотанные старыми, выцветшими плащами-хленами. Обувь у большинства отсутствовала, лишь у некоторых можно было увидеть стоптанные сандалии. Бороды белели, выделяясь на бронзовых шеях. Подсаживаясь к жаровне, они выбирали камни поплоще, некоторые стелили циновки, принесённые с собой. Кстати захваченный кожаный бурдюк ходил по кругу, люди делали большие хищные глотки, рубиновые капли падали на бороды и тут же впитывались в них, как в губку. Вино утоляло жажду, терзавшую всех собравшихся.

– Кажется, уже готово, – сказал человек, стряпавший пищу, и развязал мешочек с печёными желудями.

– Ишь засуетились, не терпится начать симпосий. Где же ваше проповедуемое воздержание? – произнёс мужчина средних лет, завёрнутый в потрёпанный гиматий.

– Сам-то ты зачем приковылял, Эсроп? – полюбопытствовал седовласый старец.

– А я никогда не лицемерил и всегда говорил, что желудок бежит впереди разума.

– Тут ты как раз ошибаешься, – вмешался в спор самый молодой из собравшихся, Аристарх. – Разум есть центр, который руководит всеми членами тела, в том числе и желудком, всякое действие от него.

Смех старика Дионисия, сидящего рядом, прервал рассуждения молодого учёного.

– Это что же получается, если справляешь нужду или рукоблудствуешь у всех на виду, как Деметрий, то руководствуешься разумом?

На нитке синего горизонта появились чёрные точки. Вскоре стали различимы три силуэта на лошадях.

– А действительно, Деметрий, зачем ты возмущаешь народ этими жестами, ты что же, не можешь взять женщину? – спросил софист Гаян.

– Не хочу я, как ты, платный философ Гаян, или как ты, пытливый Аристарх, или даже как ты, старый, немощный мужской силой Дионисий, покупать то, что бесценно. А шептать в уши любомудрые слова и примешивать комплименты мне стыдно. Мне вообще стыдно делать красивое. – Он вытер сальную руку о ткань.

Трое из собравшихся положительно кивнули, двое улыбнулись, подумав о чём-то своём. Помолчали.

– Хочу задать вам задачу, – нарушил тишину Филимон, человек средних лет с огненной копной на голове. – Как вы думаете, какой мул идёт охотнее: гружённый тюками или налегке?

Филимон поглядел на собеседников одним глазом, второй у него был подбит в драке.

– Очевидный ответ не всегда верный. – Дионисий осколком гранита нацарапал трапецию.

– Гружёный мул или нет, он идёт охотнее, если ему подвесить морковку, так что всё зависит от неё. – Гаян кинул камешек в Аристарха.

– Тот мул идёт бодрее, которому дали плетей, так скажет наш начальник городской стражи, и будет прав. – Кусочек скалы отскочил от головы Эсропа.

– Ай! Тебе тоже глаз выбить? – гаркнул ушибленный, потирая макушку. – Животные лучше людей, они, по крайней мере, больше молчат.

– Ну, а что ты хотел сказать этим вопросом, Филимон? – Оловянный слиток то поднимался, то опускался в ладонь Деметрия.

– Мул, шедший налегке, встретил осла, гружённого тюками. Осёл был весел, и мул спросил: «Чему ты радуешься, глупец? Ведь тебя навьючили и погнали с поклажей?» Осёл ответил: «Я знаю свою ношу и иду её сбросить, а ты идёшь, чтобы её получить, и неведомо тебе, какова она будет».

– Нашёл тоже мудрого осла, – посмеялся Гаян.

– Надо запомнить, – задумчиво протянул Эсроп. – Где твой пёс, Деметрий?

– Пропал. Наверное, издох.

Мимо философов, покрывая их пылью, пронеслись три всадника на взмыленных конях.

– Вернулись из Дельф. Теперь будет собрание, толпа верит в предсказания, – отряхивая бороду, молвил Дионисий.

В конце апреля начиналась жизнь. По волокнам поднимались вверх, от земли до неба, сложные токи минеральных веществ, напитывали витальными силами клетки. На кончиках веток начинали образовываться почки, покрытые нежными чешуйками. Сырая кора источала особый неповторимый аромат живицы. Это был счастливый год семяношения, пять лет ель ждала его.