Лидия Девушкина-Соммэ - Франция-Россия. Туда и обратно. Вечное движение

То есть была отработана на века (если книги будут существовать века – дай-то Бог) вот такая схема. Авторы сидели тут же, при книжках, будто бы с отсутствующим, незаинтересованным видом, иногда робко оглядываясь по сторонам, словно бы кого-то высматривая. И вот в этот, 2007 г., главной приглашенной страной была Россия. Русским писателям была предоставлена зеленая улица, особые места для встреч с читателями: концертные залы, кафе, летние эстрады. Французский читатель дружно хороводился на этих встречах, придирчиво разглядывая лица и фигуры гостей и задавая через переводчиков наводящие вопросы. Приглашены были писатели, по многу раз переведенные на французский, но вроде бы только один из них – Сырцов – свободно говорил на французском и даже его понимал. Французы любят русский акцент, французов вообще подсознательно влечет к русским и наоборот, хотя всегда отношения были сложными. Один Наполеон чего стоит! Но ведь были же и есть, и будут дальше развиваться, эти отношения, даже супружеские!

В одном из таких залов должны были заранее встретиться три давних закадычных друга. Все трое были русскими. Давние по эмигрантским понятиям друзья – это те, которые продружили уже несколько месяцев и ни разу не поссорились и не повздорили между собой. Что было здесь крайне редко. Недаром писала та же Надежда Тэффи в 19-забытом году: русские живут во Франции, как собаки на Сене.

Первым должен был прибыть Мишаня из своего отдаленного за 100 с лишним километров маленького городка N* * *, где он в качестве соискателя политического убежища жил почти что за решеткой, в лагере для беженцев. Окружающие его там русскоязычные беженцы были почти сплошь беженцы-изиды из Армении, малопонятный ему народ, с очень плохим русским, состоящий из многопоколенньгх семей, снующий днем и ночью якобы по важным делам. Некоторые сновали даже до Испании и обратно, спекулируя сигаретами, что было запрещено. Впрочем, как понял Мишаня, запреты играли чисто техническую роль. Кроме этих мелких проржавленных гаечек-запретов, вообще всюду крутились какие-то более мощные и не столь очевидные социальные механизмы.

Мишане 25 лет. Переходный возраст. Серо-зеленые глаза еще ярко блестят и смотрят на окружающий мир с восторгом, предвкушая счастье в труде и успехи в личной жизни скоро и сразу, вон за тем поворотом, но через минуту те же глаза могут закосить мрачно и настороженно, ожидая подвоха и неприятностей от любой страны, будь то родная Россия, Франция, и вообще, иди далее по карте в любом направлении.

Тем более Мишаня был вундеркиндом, в 15 лет окончил российскую школу с медалью, после чего получил еще два российских вузовских диплома, кстати, с отличием. А у вундеркиндов жизнь еще более неровная, после горячих восторгов окружающих на голову капает ледяной душ. Ну не могут люди долго восхищаться кем бы то ни было, даже вундеркиндами!

Следующей прибывающей фигурой должна была бы стать Ольга Васильна, пышнотелая блондинка 46 лет, красивая нетривиальной поздней красотой. Она сама была не чужда литературе: организовала на местном человеческом материале литературный клуб, писала стихи, но вслух читать их не могла: при декламации запиналась на каждом слове, а куда их послать для печати, не знала, мысленно аттестуя себя отсталым элементом. Кроме того, она писала еще маленькие пьесы, но решалась их показать только одному писателю в Москве – старому и вконец спившемуся. По имени Мефодий Борисыч. Писатель приглашал ее к себе домой каждое лето, когда она была проездом в Москве, и даже на дачу под Калугой – свое родовое имение – на самом деле крошечную избушку-развалюху на берегу очень красивой речки, где любили размещать свои удочки и лыжи внуки Борисыча. Последний постоянно обещал «протолкнуть» ее вещи в Москве и взамен просил ее сделать то же самое с его творениями во Франции, но предварительно их переведя на французский. Потом старик виртуально исчезал на целый год, потому что не мог пользоваться электронкой – он был почти слепой. А звонить ему Ольга не могла. Он плохо слышал, но дело даже не в этом. Ольгин муж Алексей Олегович Кручинин обычно никуда ее не пускает, велит сидеть дома, а не светиться по тусовкам. Любые встречи людей, даже в церкви на службе, Алик презрительно называет тусовками. Но сегодня ему вдруг надумалось поехать в близлежащий город А* * * на конференцию. «Знаем мы эти конференции», – смекнула Ольга. В глубине душе она подозревала своего Алика в изменах, но боялась даже об этом и думать, тем более отец Василиу из румынской церкви, нынешний ее духовник, с амвона запрещал своим прихожанам всякие подозрения как основу для последующего злословия. А к процессу злословия и вражды Ольга потеряла интерес. «Буду злиться – заболею сразу же», – рассуждала наша героиня. А заболев, она не справится с домашними обязанностями, а в России – еще и с профессиональными (правда, их уже проехали). Домочадцы были сложны, мелко деспотичны, требовательны, а профессиональные обязанности вообще в идеале должны совершаться в условиях постоянного сосредоточения. Перед французским ПМЖ Ольга работала бухгалтером в маленькой фирмочке и по совместительству читала курс бухучета в частном томском вузе. Но теперь об этом, наверное, стоило уже забыть, или на всякий случай все-таки помнить?

Третьим прибывающим должна была стать Марина – стройно-высокая, с интересной бледностью тоже весьма привлекательная, но еще довольно молодая женщина 36 лет, ожидающая ребенка. Ее муж – каталонец Мануэль, видом пухлый добродушный медвежонок, мог прибыть вместе с ней, а мог и не прибыть. Русский он начал изучать совсем недавно и русских немного робел. Особенно его смущали их бесконечные шуточки и приколы, непонятные ему. От них он уставал, ему казалось, что слегка издеваются над ним, пусть и невинно. С Мариной он говорил по-испански. Оба раньше работали на виноградных плантациях под Барселоной, где и познакомились. Марина тогда работала и жила нелегально. Она прибыла с Украины, окончив Харьковский институт искусств, факультет искусствоведения, и поработав на Украине художником-оформителем. В свободное от винограда время она пела в греко-православной церкви Барселоны, даже одно время была там регентом, а также рисовала маслом и гуашью, «чтобы рука не забыла». Потом они даже немного рисовали вместе с Мануэлем портреты на Рамбле, но там все было поделено, и рэкетиры снимали с них стружки, как, смеясь, рассказывала Марина. Она всегда была ровна в обращении, приветлива, слегка смешлива, хотя иногда строга, по-тихому авторитарна и слегка придирчива. «Как все украинки», – говорила она. На свадьбе в порядке живой очереди украинские соотечественники и особенно соотечественницы серьезно, хоть и шепотом, предупреждали Мануэля, поднося к его носу сжатый кулак или грозя ему пальцем: «Украинская жена – это во!»

Читать дальше