Виктор Кадыров - Иная планета (сборник)

Семья тогда остро нуждалась в деньгах. Мы голодали, надо было учиться жить на новом месте. За взрослыми был установлен надзор, поэтому только я, семнадцатилетний юноша, мог свободно перемещаться. Я часто возвращался в Семипалатинск по поручению родителей и просил то одного, то другого знакомого вернуть часть оставленного им добра, но, к сожалению, большинство людей разводили руками и отсылали меня ни с чем. У них самих были проблемы, и они истратили наши деньги. У меня это не укладывалось в голове. Я хорошо помнил деда, вспоминал его заботу о людях. Он мог выплачивать большие калымы за бедных родственников, устраивал свадьбы, похороны, многим помогал вставать на ноги, потому что сам когда-то был бедным и смог выбиться в люди. «Уатай, – говорил он мне, – всегда будь честен и не бери никогда чужого». А теперь, когда нам самим потребовалась помощь, люди отворачивались и говорили: «У нас у самих ничего нет!» Истинно правы те мудрецы, которые утверждали, что помогать бедным – это все равно что кормить волков. Когда у вас закончится пища, они откусят вам руку.

Что скажешь, сынок? Похожа была твоя юность на мое отрочество?

Я отрицательно мотнул головой.

– Мы с матерью старались, – продолжал говорить голос, – чтобы у вас, у детей, все было. Хотя подчас не хватало самого необходимого. Я, до твоего рождения, семь лет носил свое фронтовое обмундирование, матери приходилось его штопать почти каждый день. После отмены карточной системы нужно было ежедневно думать о том, как добыть хотя бы булку хлеба. А у нас тогда уже было двое детей: твои старшие брат и сестра. И в этих условиях я занимался научной работой. Не хватало оборудования, от полуголодного состояния кружилась голова. Хотя в своей жизни я привык к такому существованию. Голодная жизнь была и в Барнауле на поселении, и потом в Бийске, куда позже перебралась наша семья. В начале тридцатых годов я своими глазами видел горы трупов на улицах Семипалатинска. Людей тогда покосил голод. Хлеб на базарах продавали из корзин, снабженных замками. Голодные, обезумевшие люди набрасывались на покупателей, пытаясь отобрать у них приобретенные продукты. Несчастных безжалостно избивали, иногда до смерти.

Мы жили, сынок, и трудились, чтобы выжить. Работали все – и стар и млад. Мы были крепкой семьей. Мы делали то, что умели. Продали все, что у нас было, и купили лошадей. Делали кумыс. Договорились с курортом на Алтае, и они у нас покупали лечебный кумыс и мясо. Я работал и учился в вечерней школе. Я хотел выбиться в люди, стать учителем.

Я из кожи лез, чтобы доказать людям, что способен и склонен к наукам. Потом, уже во Фрунзе, я с отличием закончил институт и поступил в аспирантуру. По всей стране тогда шли процессы и репрессии. Люди следили за каждым движением своих товарищей и доносили «куда следует». Но нет худа без добра. Во Фрунзе из Москвы выслали цвет русской интеллигенции. Кого по политическим соображениям, кого как родственника расстрелянного «врага народа». Нам читали лекции такие корифеи, как лингвист и литератор Поливанов, математики Чайковский и Бренев, химики Михлина и профессор Крестинская, которая стала моим научным руководителем. Я получил хорошее образование. И, несмотря на мое старание, меня часто вызывали в НКВД. Мне угрожали, приписывали какие-то небылицы, требовали, чтобы я бросил учебу. Но я упорно стоял на своем, отвергал всяческие обвинения и не уходил из института. А бояться было чего. Бесследно пропадали преподаватели, студенты. Замечательные люди. Зоолог Серебренников, ботаник Степаненко, студенты Байджиев, Бектенов. Незаурядные, талантливые личности. Кому-то надо было уничтожать любое проявление таланта. Хотя это был не кто-то конкретный, а все больное общество.

В 1939 году меня призвали в армию. Спустя некоторое время, когда я работал писарем в штабе, мне совершенно случайно попалось мое личное дело. И там я увидел любопытную запись: некто Ахмеров доносил на меня, что я сын бая и весьма неблагонадежный человек. При его «помощи» и закончилась моя аспирантура.

Представь себе, сынок, я – казах, не знавший ни единого слова по-русски до первого класса, был самым грамотным среди новобранцев. Я честно отслужил положенный срок в Красной Армии и уже жил мечтами о встрече со своими родными, как грянула война.

Ты не устал меня слушать, сынок?

– Нет! – все, о чем говорил мой отец, так живо рисовалось в моем воображении, что я утратил ощущение времени.

– Ты никогда мне так подробно не рассказывал о себе, – с упреком сказал я. – Как жаль, что у нас не было времени вот так посидеть и просто поговорить.

– Раньше бы ты и не стал слушать. У тебя была своя жизнь, моя тебе была не интересна. Я занимался наукой, ездил в экспедиции, писал кандидатскую, потом докторскую – все это было так далеко от тебя и твоих интересов. Молодежь считает родителей устаревшим атавизмом, только источником материальной помощи, но ни в коем случае не учителями жизни: «Не учите нас жить! Поставьте только нас на ноги!» Да и не в моих правилах читать нотации.

У тебя сейчас проблемы, сынок. Тебе кажется, что мир сошел с ума. Культура и интеллигентность никому стали не нужны. Процветает хамство и национализм. Ты разуверился в своих силах. Признайся, когда-нибудь тебе было так трудно, как мне? А я ведь не отчаивался и верил в будущее. Верил, когда вокруг рвались снаряды и гибли люди. Верил, когда убегали наши офицеры, бросив целые войсковые соединения на произвол судьбы в начале войны во время нашего отступления. Верил, когда раненый сидел сутками вместе с товарищами в болоте, попав в окружение и скрываясь от немцев возле города Хорол…

Голос отца внезапно пропал, заглушенный треском автоматных очередей. Я задохнулся от нахлынувшего на меня запаха тины, гниющих растений, болотного газа и гари. Тело обдало обжигающим холодом осенней воды. Я в ужасе огляделся. Вокруг меня были камышовые заросли, грязная вода доставала почти до моего подбородка. Над головой с жужжанием, словно деловитые шмели, проносились пули. С треском валились стебли камыша, оказавшиеся на пути этих страшных «шмелей».

Я зажмурился, гоня прочь возникшую картину. «Как я мог сюда попасть?! – мысли испуганно метались в голове, словно потревоженный пчелиный рой. – Это не может быть действительностью! Об этом мне рассказывает отец! Это галлюцинация, кошмар!» Но тошнотворный запах продолжал наполнять мои легкие при каждом вдохе, а мокрая одежда облепила вязкой массой тело, сковывая мои движения. Слух ловил свист пролетавших мимо пуль и звук выстрелов.

Я в отчаянии открыл глаза, молясь, чтобы наваждение исчезло. Чуда не произошло, я был в том же чертовом болоте! Всепоглощающий страх охватил меня, сжав тисками сердце. «Неужели я оказался в шкуре отца?! – мысль мелькнула как вспышка молнии. – Что же мне делать?!»