Марина Балуева - Здесь не страшно, здесь мой дом

В приходе, куда она ходила уже несколько лет каждое воскресенье, мыть посуду после трапезы было почетно. Так же, как чистить подсвечники в маленьком храме или выносить мусор на помойку в ближайшем дворе. Там, несмотря на обилие прописных правил, было легко. Возможно, потому что никто не осуждал за необычное поведение или какие-то привычки человека. Поэтому с самого начала своего пребывания в этом сообществе людей она почувствовала себя как рыба в воде и все неловкости в отношениях, которые возникали или только еще могли возникнуть, лечила простой и нужной другим работой. Отец настоятель Григорий называл их общину почему-то «маргинальной» и говорил, что долго им не устоять, дескать, нет рентабельности, да и плывут они против течения, не вписываются в общий «тренд». Полину пугало это слово – «тренд», в нем чудилась угроза.

Здесь, в школе она столкнулась с неловкостью и тяжестью в отношениях. Вероятно, это и было проявление «тренда». Но ведь это была не церковная община, а государственное учреждение.

И Полине казалось почему-то, что если здесь, на этом вынужденном из-за бедственного положения семьи месте работы, она изберет тактику поведения, опробованную на приходе, то все обязательно сложится. Все благочестивые книги учили, что к людям надо подходить по-хорошему, с добром. И, хоть беспокойство росло в душе с каждым днем, Полина полагала сейчас, что смиренным тасканием стульев она все поправит и сумеет это сделать быстро, так же как и успеть к домашним делам.

С новой партией стульев в обеих руках она опять явилась на пороге столовой.

Компания в углу оставалась на местах, по-прежнему тихо беседуя. До слуха Полины донеслись слова «отжигали», «аспирин», «рассол», «сервелат», «ни бум-бум» «пиво», «карачки», но она постаралась сделать вид, что не слышит эти слова, предательски выдающие обыденное похмельное содержание беседы, этот восторг от головокружительного и запретного расслабления многодневно собранных в кулак людей. Полина прошла мимо – быстро и деловито.

Внезапно она догадалась, что происходящее в углу как раз именно и есть это неформальное общение с начальством, про которое ей говорила подруга-психолог, и к которому ей открылась такая внезапная и счастливая возможность. И что она могла бы бросить эти стулья, и легко подсесть к столу и за чаем и воспоминаниями о попойке, рассказами о семье, сетованиями на здоровье, деловито и ненавязчиво решить никак нерешаемые вопросы – ну хотя бы с помещением для занятий, которого у нее до сих пор не было, или с приобретением бумаги, которую приходилось покупать за свой счет. Она заколебалась, чувствуя, что хорошо было бы подсесть сейчас к столу и непринужденно присоединиться к разговору.

Но воспоминание о дочке, а также о большом количестве еще не перетасканных стульев воспрепятствовало осуществлению этого шага.

Она носила и носила стулья, а беспокойство нарастало.

Она боялась себе признаться, что ей страшно и не хочется выдавать бедственное положение семьи, все равно, как жаловаться. Ей не хотелось открываться этим полузнакомым людям. Она пришла сюда, бросив аспирантуру и любимые исследования. Чтобы преподавать рисование и мировую художественную литературу. Пришла с содроганием, жертвенно, так как воспоминания о собственных школьных годах навсегда оставили неприятный осадок и ощущение казарменного выравнивания взрослых и детей.

Неожиданно работа ей понравилась. У нее получалось, и отношения детьми складывались легко и даже весело. Были и результаты. Уроки ее приобретали популярность, ученики радовали успехами на детских выставках и районных олимпиадах. Однако, постоянного помещения для занятий у нее не было, бумагу и краски приходилось приобретать за свой счет, ее никогда не хвалили. Наоборот, коллеги и начальство не упускали случая напомнить о том, что она не имела специального педагогического образования, без которого ей никогда не стать профессионалом. В этом она видела ревность коллег к ее прошлому – свободному и радостному.

Свобода и радость были под негласным запретом. Система регламентировала каждый шаг, не давая вздохнуть, подумать, не давая жить. Обычным делом были неоправданные растраты времени, принятые как должное, и большое количество вообще нецелесообразных и ненужных дел в то время, как нужные не делались. Педсоветы, совещания, собрания, мероприятия и всевозможный мусор принудительного энтузиазма отрывали от уроков, мешали внимательно и спокойно общаться с детьми. Это была расточительная и жестокая трата человеческих ресурсов, взрослых и детских. Во имя чего? Не отсюда ли у ее нынешних коллег ревность к внешнему миру, желание утвердиться хотя бы вот таким отстаиванием ценности педагогической науки, превратившейся к нынешнему времени в малоприменимый талмуд?

И хоть тревога Полины росла день ото дня, эта работа нужна была ей. Поэтому она изо всех сил старалась доказать свою нужность, полезность и свое право быть учителем средней школы. В самом деле, разве не поможет ей всегдашняя исполнительность, трудолюбие, усердие? Они всегда ей помогали.

Она опять зашла в столовую с тремя стульями в руках (один поставлен на другой) и поняла, что что-то произошло, а именно – разговор смолк при ее появлении.

«Я стала мнительной» – подумалось Полине, и она взглянула на круглые часы, что были вмонтированы в стену над окошечком раздачи. «Кажется, успеваю», мелькнуло в мыслях, и настроение приподнялось. Она отошла уже на достаточно большое расстояние от начальственного стола, чтобы сидящие за столом могли свободно возобновить разговор без опасения, что она услышит. Однако акустика пустого зала совершила свое предательское дело. До слуха донеслось: «У нас тоже в школе, где я раньше работала, была одна такая, все святошу из себя строила, гусыня – непьющая правильная такая вся из себя, в результате так потом надрызгалась, что выносить пришлось…»

«Неужели это про меня?» – подумала Полина, направляясь в спортзал за очередными стульями. – «Почему так зло? Что я им сделала?» И еще она подумала, что никогда ей, видимо, не овладеть тонкостями корпоративной культуры. Не ее это профиль. Каждому свое.

Уже подходя к своему дому, она решила, что справедливо наказана за ложь по отношению к самой себе. Ведь если бы не нужда в деньгах, она ни за что не выбрала бы эту работу. А все это разговоры о призвании, корпоративной этике, культуре коммуникации и благочестивом отношении к людям – всего лишь мишура, чтобы скрыть от себя эту правду и вынудить себя делать то, что делать совсем не хочется. Странно, но от этой простой мысли Полине стало легче, и дверь квартиры она открывала уже в почти хорошем расположении духа.