Александр Куприянов - Истопник

Ремарка «в виде исключения» была забыта на местах сразу же.

5 октября 1945 года начальник ГУЛАГа Наседкин читает лекцию слушателям Высшей школы НКВД СССР:

«Уместно отметить еще один существенный момент, являющийся принципиальным отличием наших лагерей и колоний от лагерей других стран, где властвует полицейская дубинка и прочие атрибуты капиталистической “цивилизации”. Это 7-я статья ИТК РСФСР Она гласит: “Труд, политико-воспитательная работа, режим и система льгот во всех исправительно-трудовых учреждениях строятся исходя из основных задач исправительно-трудовой политики пролетарского государства и не могут сопровождаться ни причинением физических страданий, ни унижением человеческого достоинства!”»

Неожиданно звучит вопрос из зала:

– Какие меры дисциплинарных взысканий применяются для нарушителей трудовой дисциплины и правил внутреннего распорядка?

Ответ Наседкина (критики режима утверждают, что он его злобно прокудахтал):

«Эти меры: замечание, выговор, возмещение причиненного ущерба, лишение свиданий, перевод на штрафной режим и карцер. Но все это должно исправлять человека, принуждать его к полезному труду, а не обессиливать, не толкать на путь дальнейшего саботажа и борьбы с советской властью!»

Чудовищная ложь.

Впечатляют замечание и выговор .

Младший лейтенант, задавший исторический вопрос, был немедленно исключен из Высшей школы НКВД. Вы никогда не узнаете его дальнейшую судьбу. Дай-то бог, если его только исключили. А не толкнули на «путь саботажа и борьбы с советской властью».

История не сохранила его фамилии.

Возвращаемся к Дуссе-Алиньскому тоннелю.

Ведь мы еще почти ничего не знаем о нем.

Дуссе-Алинь – одна из самых главных и самых страшных тайн Байкало-Амурской железнодорожной магистрали.

Летёха и Анька неожиданно слышат стук колес.

Идет поезд!

Но такого ведь быть не может?

Откуда поезд?

Как завороженные, Летёха и Аня Пересветова смотрят на приближающийся состав. Так бывает в кино. Герои не только видят свое прошлое. Операторы, как уже замечено выше, волшебники-бестии с чудо-камерами в руках, показывают зрителям картины будущего. Да и поклонники неореализма не сильно отстают от них. То они предлагают послушать песни, которых герои еще не знают, а вот теперь услышат, удивятся и обрадуются.

А то запустят поезд из весны 1977 года в май 45-го.

Они переносят своих героев, как песню, через годы, через расстояния!

Именно это сейчас и происходит на экране.

Креативная визуализация – вот как называется умение видеть будущие события. Герои должны как бы предчувствовать грядущее время.

И сейчас они его предчувствуют. Потому что слишком страшна и нелепа жизнь, где твое естество терзают муравьи-палачи. Да и люди такие же.

Сучковатая распалка. И бесноватый майор по фамилии Савёнков.

Страшна и нелепа та жизнь, которая существует возле тоннеля.

Но человек-то должен родиться для радости!

Он должен верить в то, что будущее будет другим.

И оно будет прекрасным! Обязательно будет…

Все еще аукнется и все еще срифмуется.

И можжевеловый куст, и Летёха на разводе.

И чуть живое подобье улыбки твоей.

Чуть живое.

К жертвам придет прозрение, к палачам – расплата.

Все равно придет.

Как бы люди, похожие на Сталина, ни прятали от нас свои страшные архивы.

В 1988 году, 8 июня, тогдашний председатель КГБ Чебриков направил в ЦК КПСС телеграмму, которая называлась «Об использовании архивов органов госбезопасности». Виктор Михайлович писал:

«Ограничение доступа к секретным архивам диктуется необходимостью противостоять соответствующим устремлениям спецслужб противника, зарубежных центров, а также антисоветских элементов внутри страны… Открытое опубликование сведений по материалам архивных дел на реабилитированных, цитирование отдельных документов из них может создавать негативное представление о личности самих реабилитированных лишь только потому, что они в период следствия и в суде оговорили себя и других лиц, разделивших их участь. Те или иные факты, став широко известными, могут вызвать новые обращения граждан, в том числе с требованием привлечь к уголовной ответственности должностных лиц, причастных к расследованию и рассмотрению в суде какого-либо дела… многие из которых живы и не могут быть признаны виновными».

22 сентября 1988 года Политбюро наложило резолюцию: «Принято решение согласиться». Прошло тридцать лет. Никакого Политбюро нет и в помине! Решение никто не отменил.

Хоть одного признали виновным в пытках и издевательствах?

«Не могут быть признаны виновными». Чебриков.

Политбюро согласилось.

Ну а Ягода, Абакумов, Ежов, Берия, Меркулов до сих пор не реабилитированы.

Это такой же прием, как и флешбэк. Только теперь наши герои уходят не в прошлое, а приближают будущее.

Анька Пересветова, жертва, и Василий – ее палач, они оба видят фантастическую картину.

В клубах пара и дыма летит паровоз.

Кажется, он просто изрыгает пламя!

Анна и Летёха смотрят на паровоз.

На открытой площадке состава стоит фронтовик-гвардеец Костя Ярков. Он возвращается в родные края после войны. И после того как год отвоевал в Прибалтике. Ловил там лесных братьев. Он их там просто отстреливал. Ведь Костя не только чалдон и аккордеонист, он еще и отличный снайпер.

Поезд на временном перроне у вокзала встречает толпа ликующих граждан. Зэков пока не видно. Сквозь нежную зелень Дуссе-Алиньских сопок просвечивают розовые поляны. Здесь на склонах есть такие, розово-фиолетовые, почти плоские, камни-плиты. А еще цветет багульник.

Пахнет сладко и душно.

Так, что у Кости, стоящего на открытой площадке, крýгом идет голова.

Я почуял сквозь сон легкий запах смолы…

Ах, как давно он не был на родине!

Шахтерскую бронь у Кости сняли и призвали инструктором-стрелком в сорок третьем. Рельсы с БАМа тогда уже перебросили под Сталинград. Чегдомынские залежи угля были открыты, но комбинат только-только начинался. Костя тогда работал на строительстве шахт.

И охотился в ургальской тайге. Ловил в кулёмки колонков и соболей. Добывал струю кабарги. Это у него от отца – знатного таежника. Ярковы белку из мелкашки били только в глаз. Попутно учил пацанов стрелять в досаафовском клубе. Кружки по стрельбе тогда открыли во всех школам. И поставили вышки для прыжков с парашютом. Учительская жилка в Косте тоже билась. А это уже от матери, Глафиры Ивановны, – в девичестве Поликарповой. Она всю жизнь преподавала музыку и пение в деревенских семилетках. Тогда в школах еще пели. Глафира Ивановна сама играла на аккордеоне. И сына научила. Перед уходом на фронт Костя уже вовсю играл в поселковом клубе.