Ольга Погодина-Кузмина - «Не чужие» и другие истории

– Теодор, мой студент, – легко соврал толстяк, с шумным выдохом усаживаясь в кресло. – Представь, что он Золушка, а ты – добрая фея. Нужно подобрать ему приличествующий костюмчик для бала. Не обязательно из последней коллекции, но чтоб не стыдно было показаться.

Хозяйка оглядела Шуберта, позвала из зала продавца и вместе с ним отправилась «на склад» – в

кладовку за примерочной. Девушки бросили свое шитье и обе взялись готовить кофе, весело поглядывая на Валентина.

– Чертовски приятно быть знаменитым, – заявил тот, когда перед ним поставили столик с чашками и печеньем.

– Для себя что-нибудь посмотришь? – крикнула хозяйка из кладовой.

– А что тут на меня, кроме подтяжек? Я еще прибавил за последние полгода… Матвей всё время повторяет, что у большого художника должен быть масштаб, но это звучит довольно двусмысленно. Хотя все мы ограничены размером своего заднего прохода… И разница между талантом и посредственностью сравнима с пределами растяжения ануса.

– А как тебе это? Если для Анны? – Хозяйка вынесла из кладовки два платья на деревянных плечиках.

– У тебя всё замечательное. Но ей никогда не нравится то, что покупаю я. Два несостоявшихся гения в одной семье – что может быть смешнее?

Шуберт пил кофе, смущенно поглядывая по сторонам. Он продолжал чувствовать странность происходящего, но постепенно осваивался в параллельном мире, которому принадлежал толстяк. Этот мир был продолжением привычной реальности, но здесь говорили на чужом языке и, не замечая настоящих проблем, выдумывали несуществующие.

– Думаю, это подойдет, – хозяйка показала Валентину костюм. – С прошлогоднего показа. Укоротим снизу. И рукава.

– Пуговицы прелесть, – заявил тощий продавец. – Очень изысканно.

– Ну-ка, надень, – приказал толстяк Шуберту.

Тот вошел в примерочную, плотно задернул за собой занавеску.

Пара была пошита из дорогого серого сукна, подкладка с отливом приятно скользила по коже – Шуберт потерся о ткань щекой. Надев костюм, он не узнал себя в зеркале. Правда, брюки и рукава пришлось подвернуть, но всё равно он уже видел, как его преобразит новая одежда.

Он вышел из примерочной. Девушки улыбнулись ободряюще.

– По-моему, нормально.

– Гениально, – кивнул Валентин.

Хозяйка взяла сантиметр и плоский сухой обмылок, наметила длину штанин и рукавов. Подозвала одну из девушек.

– Сделаешь, Наташа?

Пока Шуберт переодевался, в мастерской завязался сдержанный спор.

– Не знаю, зачем он согласился войти в предвыборный штаб, – говорила хозяйка. – Странный поступок, согласись.

– Что ему еще остается?

– Нет, ты не прав… Он талантливый, знающий человек, много делает для своих учеников. Просто не смог добиться признания. Есть счастливчики, а есть неудачники. Хотя, помнишь, когда он стал лауреатом…

– Умоляю тебя. У нас каждый осел, козел и косолапый мишка – лауреаты того и сего, – хмыкнул Валентин. – А в штаб пошел потому, что должность пообещали в министерстве.

– Можешь спорить, но я всё равно считаю его очень порядочным человеком. Просто не хватило везенья… Потом, ты бы так не говорил, если бы знал, – хозяйка, следившая за работой помощницы, отвлеклась, повернулась к толстяку. – Ладно, это уже не новость, всё равно. У него диагноз, рак… Сейчас обследуется, потом поедет в Израиль.

– Повезло! На его месте я бы использовал шанс написать себе судьбу. Посмертное турне, звучит. Все накинутся на эту новость. Придут посмотреть, как кровь хлынет горлом прямо посреди концерта и будет стекать с клавиатуры на пол. Поклонница красиво уронит белую розу. Нет, целую охапку белых хризантем! Они же обожают пошлость, включая самого покойника.

– Ужасно! Неужели ты бы этого хотел? – Хозяйка нахмурила свои толстые брови.

– Само собой. Впрочем, надеюсь, у него рак прямой кишки… Ты подала мне мысль. Вот что мне нужно – распустить слух, что я неизлечимо болен. Сразу взойду на пьедестал. Публика это обожает.

– Ты и так на пьедестале.

– Нет, нет… Неизлечимая болезнь – это всегда возбуждает. Завораживает. Гораздо эффектнее совращения детей.

В комнате повисла пауза, и даже Шуберт, мало что понимавший из разговора, почувствовал, что Валентин шагнул на запретную линию.

– А вы, Теодор? – хозяйка ласково посмотрела на Шуберта. – Хотела спросить, сложно было поступать в консерваторию? Моя племянница собирается через год.

Тот мгновенно покраснел, не зная, что должен отвечать. Валентин пришел на выручку.

– Он не консерваторский, это мои частные уроки. Одаренный парень. Делает чудеса.

Хозяйка с застывшей улыбкой переменила тему разговора.

– Как Анна? Передавай ей привет.

– Непременно передам. Кстати, у нее сегодня день рождения.

– Что же ты не напомнил? Обязательно поздравлю!

Помощницы уже закончили работу и принесли в примерочную костюм, сорочку и галстук. Валентин достал портмоне.

– Великолепно, – сказал он, оглядывая нарядного Шуберта, словно произведение собственных рук. – Осталось завернуть в подарочную бумагу.

Хозяйка проводила их до двери, отмахнувшись от слов благодарности.

– Всегда рада помочь, дорогой.

– Теперь мы должны купить тебе хорошие туфли, – заявил Валентин, и при этих словах Шуберт покраснел. Даже в большом торговом центре он никогда не мог найти обувь по размеру. Кроссовки он покупал обычно в детском отделе и только глазел на настоящие мужские туфли в сияющих витринах. Ему всегда было стыдно посвящать посторонних в свои тайны, поэтому он недолюбливал продавцов из фирменных салонов обуви.

В магазине не было ни одного покупателя. Словно солдатские полки на присяге, вдоль стен выстроились шеренги туфель: черных, коричневых, желтых, цвета топленых сливок и кофе с молоком. Сверкая в зеркалах, ботинки точно клялись служить хозяину не за страх, а за совесть, со всей деликатностью преданного союзника.

При виде этого великолепия Шуберт почувствовал обиду. Другие мужчины, даже толстые и немолодые, как его спутник, могли равнодушно пройтись вдоль обувных рядов, взять в руки любую пару, прочесть изящную надпись, тисненную внутри ботинка или на поверхности подметки. Затем примерить обновку, чувствуя крепость поскрипывающей подошвы, облегающую плотность ладно выкроенного верха… Он же был вынужден довольствоваться подростковыми кроссовками – грубым ширпотребом неизвестного производства.

– Что не так? – Валентин заглянул в его лицо. – Тебе здесь не нравится?

– Нравится, – прошелестел Шуберт. – Только у меня… проблемы… с размером.

– Вот как? – проговорил толстяк. – А точнее?..

Шуберт нехотя назвал свой размер ноги. Его спутник достал бумажник и подошел к кассе, за которой стояла сухопарая, рано поседевшая продавщица.