Ольга Погодина-Кузмина - «Не чужие» и другие истории

Толстяк подтолкнул Шуберта, и тот поддался, упуская последнюю возможность улизнуть на лестницу, на улицу, в метро, прочь из чужого мира.

– Будь готов, – предупредил Валентин Сергеевич, – катарсис заявлен на афише.

Они миновали гостиную, уставленную букетами, и вошли в ярко освещенную столовую. Мужчины и женщины, в большинстве своем немолодые, стояли посреди комнаты с тарелками и рюмками в руках, сидели на диванах и в креслах. Шуберт застыл в испуге, когда все лица как по команде повернулись к нему.

Секундное молчание нарушил старичок в шейном платке, устремившийся навстречу.

– Ну, наконец-то! Валя, дорогой, что за глупости ты творишь? Разве можно? Был Матвей, сказал, что от тебя уходит… Мы не поверили, конечно.

– Коль славен наш Господь в Сионе! – пробасил, подходя и обнимая Валентина, высоченный бородач.

Воспользовавшись суетой вокруг вновь прибывшего, Шуберт укрылся в тени напольных часов. Никогда раньше он не бывал в домах, где просторные комнаты с высокими потолками так напоминали музейные залы, где громоздкая мебель выглядела так изящно, а паркет сверкал лаком, совсем как озерная гладь. Оглядываясь вокруг, он чувствовал себя героем сказки – мальчиком, попавшим на бал к людоедам. По сказочным правилам долго оставаться незамеченным он не мог.

– Кто ты, прелестное создание? – обратилась к нему старуха в лиловом платье, приближаясь с чашкой чая в руках.

– Его привел Валентин, – поторопилась сообщить дама с неживым лицом и толстыми ногами, сидевшая на пуфике, сдвинув колени, как кукла-игольница.

– Да он совсем малыш, – чему-то словно обрадовалась другая старуха, жирная и приземистая, как присевший на здание лапы жук.

Валентин Сергеевич выглянул из-за спины бородача и крикнул:

– Теодор, мой студиозус! Кости его предков лежат в немецкой земле, усеянной могилами, как луг цветами.

– Ты забываешь, что Кира Ипатьевна знает всех твоих учеников, – перекрывая голоса, почти пропела мелодично Анна, входя в столовую с вазой в руках.

– И всех – со смертельным исходом! Нет, я шучу… Это засекреченный студент, частные уроки. Одаренный парень, подает надежды! Только ни о чем его не спрашивайте, в военной школе их учат молчать бельканто, чтоб не разболтали государственных тайн. Я тоже учусь… Нужно учиться молчанию! Вот главное из искусств. Сказано вполне достаточно.

– Значит, теперь Теодор будет переворачивать страницы? – затрясла головой третья старуха, древняя и сухая, как веточка, то ли одобряя, то ли осуждая этот выбор. Бриллианты в ее ушах блеснули веселой радугой.

– Почему бы нет? – Валентин стремительно направился к ней через комнату, расцеловал мышиные ручки. – Рад вас видеть, Наталья Петровна, вы совсем не меняетесь. Сколько лет я вас помню…

– Это еще заводские настройки, – жирная Кира Ипатьевна тоже протянула крючковатую руку для поцелуя. – Раньше производили крепкие вещи.

– Да, сейчас народ пошел непрочный, тут вы правы! А вы всё молодеете, Ниночка, ни морщинки! – Валентин повернулся к женщине с мертвым лицом и начал обходить по кругу стол, обращаясь к каждому из гостей. – Здравствуйте, здравствуйте! Рад видеть… Костик, Маргарита Павловна. Как здоровье супруга? Познакомьтесь, это Теодор, дар богов. Если вам больше нравится – Федор… Он весьма застенчивый молодой человек, но обладает неоспоримым достоинством. Умеет держать паузу. Как никто из ныне живущих.

Шуберт стоял у часов, как приколоченный гвоздями, заливаясь краской, не зная, куда девать руки и глаза. Ему казалось, что все гости в комнате перешептываются и смеются над ним.

– Удивительно, как вам нравится шокировать людей! – проговорила толстоногая Ниночка. – Радуйтесь, что здесь все свои. Анна – святой человек. Вы слышите, что я говорю? Ваша жена – святая.

– Выпьем за Анну! – грянул басовитый бородач.

– Мейн либстен! – Валентин с размаху опустился перед женой на одно колено, выхватил из кармана бархатную коробку. – Фот скромный шмук тля мой супрук.

Как ни в чем не бывало, Анна нагнулась и прижалась щекой к его лысине.

– Спасибо, милый. Боже мой. Смотрите, какая прелестная вещь, – она показала гостям раскрытую коробку. Тут же кто-то из женщин помог ей застегнуть браслет на тонком запястье.

– Я скажу, в вашей семье неосуществимые темпы, – заявила чем-то обиженная Ниночка.

– Зато никто не скучает, – улыбнулась Анна, поднося к губам бокал с красным вином.

«Ну и пусть, – ревниво подумал Шуберт. – Какой-то браслет, первый попавшийся». Теперь красота этой женщины уже не пугала, но казалась ледяной и замораживающей. Глядя в нарочито оживленное, потное и какое-то беззащитное лицо Валентина, Шуберт вдруг почувствовал к нему пронзительную жалость. В душе юноши происходило нечто необычайно важное, как, впрочем, и все события этого странного дня.

За его спиной вполголоса обсуждали хозяйку.

– Анюта – великомученица, сколько в ней терпения! Не устаю восхищаться. И держится с таким достоинством. После всей этой истории, и сегодня, я бы не смогла…

– Такие испытания должно принимать в христианском смысле, как целебную хирургию души.

– При чем тут хирургия? Нет, я бы поняла, терпеть ради детей. Ради детей лично я готова на всё! Но если людей ничего не связывает…

– Валечка умеет делать подарки, этого нельзя отнять, – возвысив дребезжащий голос, заметила Наталья Петровна. – Я всем хвастаюсь своими кораллами. Вот, посмотрите.

– Могу себе позволить! – засмеялся Валентин, услышав. – Раз уж я разбогател, разменяв свой талант на медяки…

– Во-первых, мы никогда не разбогатеем, потому что ты тратишь больше, чем зарабатываешь, – возразила Анна. – А во-вторых, в нужное время талант уже переходит в стадию мастерства, а это – неразменная монета.

– Каждая звезда рано или поздно становится черной дырой. Или просто дырой… тебе это известно не хуже, чем мне.

Анна улыбнулась ослепительно, оглядывая гостей. Взгляд ее был тягучим и недобрым, как у кошки.

– Хочу пояснить, для тех, кто еще не слышал. Два дня назад Валентин устроил для нас небольшой спектакль. Сбежал после концерта. Заявил по телефону, что хочет всё бросить. Его кумир Глен Гульд прекратил концертную деятельность на пике карьеры. Последние пять лет даже по ночам в постели я слушаю рассуждения о стуле Глена Гульда… Как в прямом, так и в переносном смысле. Но есть одна разница – Гульд был обеспечен, он не стоял перед необходимостью зарабатывать себе на жизнь. Аты, дорогой, не можешь себе позволить быть аскетом и отшельником. У тебя ничего нет.

– Значит, стану нищим отшельником, – хрипло хохотнул Валентин. – Это даже забавней. Буду скитаться по Европе. Увижу, наконец, Венецию, Париж… Я там бывал, но ничего не видел. Наймусь работать сторожем. В умеренном климате человеку не так много требуется для сносного существования.