Талгат Галиуллин - Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы

Когда Тельмановский район с центром в деревне Мамык был ликвидирован во времена хрущёвского самодурства, Нуретдинова-джизни и Разию-апа, уже успевшую проявить себя смелым журналистом с острым пером, перевели в Нурлат, где и прожили они всю жизнь как всеми уважаемая авторитетная семья.

В период коммунистического режима существовало мнение, что человек, прошедший райкомовскую школу, достоин украсить любого уровня служебное кресло. Это не было отеческой заботой о кадрах. Просто политика состояла в том, чтобы назначением на высокие посты именно «партийцев» укреплять авторитет партии и не выпускать из рук наиболее выгодные места. Человек из партаппарата, где бы и в какой бы должности ни работал, всегда смотрит в рот своей парторганизации, стараясь как можно точнее исполнить любое её решение. Всегда первым приходит на партсобрание и старается сесть в первом ряду: пусть все видят, как он предан партии.

Нуретдинову-джизни досталось довольно тёплое местечко. Он был назначен директором маслозавода. Мы, все его ближние и дальние родственники, восприняли эту весть с восторгом. Теоретически это означало, что отныне для Разии-апа, её детей и, конечно же, родственников, не существует вопроса, чем смазывать снятые с шипящей сковородки блины. Конечно же, смело будем макать гусиное перо в масло, выпускаемое заводом, директор которого наш джизни. Иной мысли не могло бы и возникнуть ни в чьей голове при взгляде на красивую, ухоженную жену директора, Разию-апа: её нежно-розовая кожа, будто щедро смазанная свежими густыми сливками, чистое сияющее лицо с круглыми пышными щёчками, влажные губы цвета спелой вишни – всё это были свидетельства сытой, благополучной жизни.

Однако истинную правду знала только она сама, потому что масло, творог, мясо она покупала на рынке, как и все. Продавщицы её узнавали.

– Так это же Нуретдинова, жена директора маслозавода.

– Она что, масло, что ли, у тебя купила?

– Ну да.

– Притворяется, пыль в глаза пускает.

– Ой, у неё муж такой, говорят, принципиальный, домой с завода ничего не приносит. Жена всё на базаре покупает. Вот так вот, за свои деньги.

Дожив до пенсионного возраста, Нуретдинов-джизни, оставив завод, перешёл на освобождённую профсоюзную работу. Позднее выяснилось, что на складе маслозавода после него остались четыре фляги якобы списанного высокосортного, весьма полезного для желудка спирта. Нет, он не забыл о них, при передаче хозяйства он сказал, что он это сэкономил, не трогал.

Мы, мужская часть его родни, узнав об этих флягах, были чрезвычайно возмущены, оскорблены, обижены. Правда, добро это, конечно, не пропало. Говорят, другой ответственный коммунист Замир Бильданов, сменивший нашего джизни, проблему опустошения этих фляг решил довольно легко, по-мужски. Будучи человеком смекалистым и обстоятельным, как любой сельский житель, он использовал драгоценную жидкость весьма рационально: исключительно для встреч с нужными и полезными людьми, и, как истинный несгибаемый коммунист, ни разу не поддался слабости, то есть разным сантиментам типа дружеских или приятельских чувств.

А мы впоследствии поняли, что зря обижались на джизни, просто он старался уберечь своих дорогих родственников от лишней порции алкоголя, заботился о нашем здоровье. Возможно, благодаря этой заботе, в том числе и я, дожили вот, слава Аллаху, до старости…

Среди коммунистов старшего поколения не принято было проявлять особую заботу о своей семье, о бытовых проблемах. Всё должно было быть, как у всех.

Семья Нуретдинова-джизни жила в живописном уголке Нурлата, в доме, окружённом прекрасным садом. Этот огромный сад расцветал каждую весну благодаря труду всего одного человека – Разии-апа. Деревенский дом недолговечен, крыша начинает течь, лестничные ступеньки гниют, провисают… За всё время своего директорства Нуретдинов-джизни ни разу свой дом как следует не ремонтировал: что люди скажут!

Однако партийцы, хотя и жили высокими идеалами, призывали с высоких трибун быть выше мелких семейно-бытовых проблем, заботу о собственном здоровье не считали менее важной, чем государственные дела.

Нуретдинов-джизни не был исключением из общих правил. Женившись на молодой, на пятнадцать лет моложе себя, красивой и трудолюбивой Разие-апа, все заботы по дому, по хозяйству, по воспитанию троих детей, он полностью возложил на плечи своей любимой жены. Сам – на государственной службе: рано утром уходит, вечером приходит. Каждый год хотя бы раз ездит в санаторий, поправляет здоровье. При желании и для жены можно было бы достать путёвку, но кто-то должен заботиться о детях, об их учёбе. В общем-то джизни был человеком скромным, жил без помпы, ел мало, пил, даже за чужой счёт, в меру. И в старости он оставался стройным и изящным. Заботу о своём здоровье он считал делом государственной важности, искренне надеясь, что в светлом будущем, идеей которого он жил, его здоровье будет востребовано.

Нуретдинов-джизни жил для себя, как хотел и как считал нужным. Не дожив до наших дней, когда казнокрадство и произвол стали нормой, он тихо покинул этот мир.

Почему-то душа тоскует по таким людям. Вот бы нам сейчас хоть с десяток таких, искренне верных своим идеалам, не особенно стремящихся к богатству, довольствующихся в одежде брюками-галифе, – не для того, чтобы изменить мир, а просто, чтобы был прецедент хотя бы!

Под утро Габдельгазизу приснился удивительный сон, который совершенно перевернул всю его серую бессмысленную жизнь. Сухощавый старик с белоснежной бородой, в длинной белой рубахе, обдав Габдельгазиза своим горячим дыханием, запинаясь и путаясь, прошептал ему на ухо:

– Сынок, дорогой, я хочу открыть тебе тайну, которую храню в душе уже несколько сотен лет. Эту священную тайну впервые я открыл нашему батыру Аттиле, во-второй раз – Александру Македонскому. Как они поднялись! Весь мир потрясли! А вот их дети и внуки не смогли продолжить их дело, потому что тайну не сумели сохранить. Без моей тайны татарский народ не сумеет выжить…

У Габдельгазиза запершило в горле, сердце затрепетало, как птица в клетке, дыхание перехватило. Собрав последние капли мужества, он выдавил из себя:

– Бабай, кто же ты будешь?

– Я пресвятой Ильяс, в предрассветный час я прихожу к своим заблудшим детям, чтобы указать им путь. Как же ты меня не узнал? Обижаешь.

Не придавая значения обиде старика, Габдельгазиз дрожащим голосом осмелился спросить:

– В чём же твой секрет, дедуля?

– В земляной груше, не знаю, как его там, по-новому, по-научному. Ты должен её вырастить и накормить свой народ. Это твоя святая обязанность. Рассветает. Скоро петухи пропоют. Мне пора. Коснись моей бороды, это придаст тебе силы.