Lerysol - Dreams

Мама, купи, купи, пожалуйста.

Забери, заберите меня отсюда, пожалуйста.

«Подскажите, а как давно такая модель продается? Что умеет? Кто себе такую купил?» Вопросы, десятки вопросов, не требующие вдумчивых ответов, перемешанные вкрапленными эмоциями, именами, эталонами, всё, как учат в школе NLP, чуть мягче, меняя тональность голоса от ласкового шепота до ледяных ноток, пора, пора, вам дышат в затылок, определяйтесь, спринт минут борьбы сторонами килограммами вежливости и настойчивости с щепоткой нерешительности – так дорого. А параллельно рядом, совсем рядом, обмен влюбленными взглядами ее пластмассовой и ее живой маленькой с косичками и в новом платье, с влажными: а вдруг не купят.

Мама, купи, купи, пожалуйста.

Забери, заберите меня отсюда, пожалуйста.

Так надоело, так устала, так плохо. Сотни чужих руки лапают, поднимают платье, вертят, грубо присматриваются, оценивают, ранее более нежная часть поверхности погрубела, очерствела, а начинают же… Доверяюсь. Пусть пластмассовая, но ведь девочка, и платьице у меня посмотрите, посмотрите, с блесточками. Так приятно, но потом снова, снова бросают с размаху на полку. И ведь для них старалась, распускала свои локоны, играла ресничками, надоело, хватит, останусь тут среди подруг пластмассовых.

Забери, заберите меня отсюда, пожалуйста.

Тихо, тихо шепотом, чтобы не перегнуть: «Мама, купи, купи, пожалуйста».

По глазам вижу: будет заботиться, буду любимой, будет расчесывать, кормить, одевать, выделять среди других смешных, более дешевых, спать уложит рядом, будет, будет, хочу, хочу, хочу быть любимой.

Девочка, пусть ты, маленькая, милая, забери, забери меня отсюда, пожалуйста.

Забралась, пыльно, непривычно, душно на чердаке. Еще постараться надо было пробраться, найти, перебрать сотни разных ключей для одинокого ржавого амбарного, но и это пройдено. Дверца, так и норовящая захлопнуться, со всей дури обрушится на голову, охраняет, старушечка. Подумать только, сколько слёз пролито, слов выслушано, мур-р-рчаний нашептано, получилось, получилось, получилось, добралась до нее, тише, не сейчас. Сейчас вперед, еще передумает собственник, начинай потом сначала, не выдержу. А лестница, лестница будто вступила с ним в сговор, пыльная, деревянная, ненадежная, не доверяла, подчиняясь моим осторожным ступням. Преданная, но не мне пока, расшатывала, пугая, надеялась, что передумаю. Знала бы, знает, через и как заполучила злополучный медный от стражи заветной. Не остановишь, подруга, бессмысленны попытки твои. Он разрешил, он отдал безоговорочно, подчиняйся и ты, он твой и мой хозяин. Как же здесь душно, свет проникает тоненький, чахленький, как же здесь хранится прошлое? Рука коснулась скользкого, еле сдержала вопль из гортани ужаса. Надо же, сразу на поверхности воспоминания прошлого, расставания минувшие, бархатной материей прикрыт альбом с картинками нежными, но со временем покрывшись сверху плесенью. Захвачу с собой, на свету за бокалом рассмотрю, не торопясь, волнительно. А тут что? Шкаф дубовый старинный, забит до отказа, не предупредил о его наличии. Склонилась, так захотелось заглянуть в щелочку, обдало запахом плесени, вспугнула голубей, притаившихся на шкафу, больше меня испугавшие внезапностью крыльев движения резкого. Плодятся, беззаботные. Детство, тут, видимо, хранятся воспоминания детские, даже сквозь толщу повеяло теплом, счастьем, улыбнулось внутри, удивительно, на мгновение отключилась картинка окружающей серости. Забарабанил град по шиферу, снова за работу принялся, не мог подождать, пока я отсюда выберусь, эгоист. Шкаф приятен, но позже. Тянет туда, к тем сундукам, к тем, тем, ага, добралась в угол, среди подгнивших балок запрятанные, еще и ветошью заброшены. Хочу, хочу, хочу… Чем же сбросить? И кислорода еще на пару минут… Паникует головушка, не ожидала окунуться в такое… Кончики пальцев не выдержат, передавая ощущения, надо же… Приглашу сюда домработницу, пусть пропылесосит, приберется, отмоет окна мрачные, а ее мужик-электрик заодно подведет и дополнительное освещение, никуда не денется. Всё, девочка, застрянешь. Пора, пора, выныривать из его чердака воспоминаний, мог и прибраться прежде, чем ключи доверил.

Совсем не заботится.

Объясни, объясни, не понимаю. Ну что ты молчишь? Думаешь меня кто-то учил? А теперь и подавно, понимаешь? А не расскажешь. Кто научит?

Устала лисой, хочу спокойно, расправив плечи, понимаешь? Кто?

Родители? Папа был влюблен в меня и повторял, что я принцесса, любимая самая, самая очаровательная принцесса, носил на руках нежно, забавно, крепко, так, как хотела только я, надежно. Научил меня сладостям, мечтать о звездных мальчиках, покупая мне желания, выросла. Не научил реальности в замках.

Мама чуть ревновала, видела, но любит меня, чувствовала. Нашла во мне подруженьку, младшенькую, с кем можно, сейчас понимаю, послушать можно было от меня всякого, яркого, разного, детского, искреннего, эмоционального, ею забытого. Поглаживая непричесанные, вежливо, но прожив свои сотни, и наученная обходить рифы скрытые, словно мур-р-рлыкая, нашептывала, успокаивала, пока помогали ее лекарства звуками и объятиями, но выросла, взрослая. Не научила, что делать с разбитыми тарелками и бокалами, когда вою, когда больно, когда за мгновение из родных в чужие. Сейчас понимаю, чуть разбаловали. Хочу так же чувствовать себя в домике, хочу снова принцессой с новым платьицем, плакать в объятиях родных от глупостей надуманных, навыдумывали всякого, просто девочка.

Кто научит? Слова первых влюбленных? Самих еще не оперившихся, желторотых, но гордых и таких громких, красноречивых, веселых, бывали всякие. Среди них и гордые, одинокие, непонятые и непостижимые, дорогие спортивные, накопила и взрослых с опытом, свернутых, а потом заметила: у каждого своя история. Своя игра с правилами, с верхушкой озвученные, но такие сложные под гладью океана, что не разобраться и не запомнить всё сразу, сложно. А главное, меня меняют в совокупности, учат другим, своим правилам. Как им объяснить? Притворяюсь, зеркалю, пока интересно, но в итоге зачем?

Моим учили комфортным, праздничным, с обнимашками и желаниями. А с большего не понимаю их тарабарщину, любят говорить, не отнять у них этого, так ведь я и понимала их эмоции. Кивала в такт, нравилось. Словно сговорившись, спустя конфетный, захотели понимания большего, оказывается, мало понимания настроения, совсем мало, оказывается.

Кто их научил? Слова, без слов. Вспомнила. Кто-то, любя, кричал до слёз, до сломанной сигареты, до дрожи кончика мизинца, кто-то по-английски, другие сами давали повод прочь, но все, настолько разные, настаивали понять их язык.