Ава Сканич - Проза

Но Ах, по-партизански воспитанный мамой, не дал себе воли расслабиться.

Растираясь полотенцем, он вальяжно вышел из сарайчика и, углядев чью-то могучую тень, пригнулся, скручивая мокрое полотенце в жгут.

– Да я это, Ах-ты, – раздался Адамов голос. Адам называл Аха «Ах-ты», ибо имени «Ах» не признавал. Ну а если кто хочет называться кличкой, – так тому и быть.

– Ты где был, дед, – спросил радостный Ах.

– Да внучка навещал, – ответил дед, – слышь, а у тебя ничего не найдётся?…

– Сидр, – сказал Ах, – ты же знаешь.

– Давай по чуть-чуть, а?

– Ну, давай, – сказал Ах, и сам ощущая желание насладиться насыщенным вкусом домашнего сидра, сохраняемого в холоде погреба.

– Ну как съездили, – спросил он, выпив уже вторую полную кружку в компании деда и проснувшегося щенка, забравшегося к нему на колени и периодически тыкавшегося холодным носом в запястье, отчего Аха до пяток пронизывало непередаваемое дрожание всех внутренностей.

– Ну как, внучка повидали, в зоопарк с маткой его сходили – сказал Адам. – Внучок подрос, подрос. Толстый только, – недовольно передёрнулся дед. – Толстый и невежливый. На матку шипит. Не слушается…

Ах молчал.

Он напрягся, поднимая тяжёлую бутыль, потревоженный щенок недовольно заворчал. Ах налил и деду и себе по полной кружке и, придерживая собаку, с трудом одной рукой умостил сидр на столе.

– А в зоопарке, слышь, – вдруг сказал пригорюнившийся Адам, – жираф помер.

– Как помер, – вскинулся Ах, – Федя помер? Ты что, дед, сдурел?

– Чего сдурел-то, – обиделся дед, – и ты тоже… невежливый… Бывай тогда, пойду я. Спасибо за хлеб, за соль.

Ах молча смотрел, как дед допивает сидр и уходит. Дверь Адамовой избы захлопнулась, а чуть позже погас и свет в окошках.

Ах мягко и осторожно поднял щенка и понёс на место. Щенки обретались каждый в своей клетке. Дверцы не закрывались, Ах просто прихлопывал их, когда щенки укладывались на ночь. Собачки были умные, хоть и своенравные. Аху удавалась дружба с ними. Каждое утро щенки самостоятельно выбирались из клеток и начинали богатый событиями день.

Непременно по нескольку раз они по очереди забирались Аху на руки и осторожно, пряча когти, как кошки, обнимали его шею, щекоча усами ухо.

Ах обязательно поглаживал щенячью спинку, а потом немножечко тискал, разминая лапки, бока, похлопывая по ножкам, и растирал тонкие, как лепестки, ушки, перебирая длинную шерсть. Массаж такой устраивал. Щенки млели. Иногда, если Аху приходилось делать что-то срочное, или Адам отвлекал его, щенок, принимая отсроченную ласку, съёживался в комочек и ворчал на низких тонах, когда Ах прижимал его к себе. Недовольство и любовь слышались Аху в этом ворчании.

Ах всегда долго переживал расставание с питомцами, но что делать, если у них находились новые друзья. И потом своя семья всё же лучше инкубатора, пусть и с папой во главе.

Аху иногда становилось стыдно, что торгует он щенками, но время проходило, и он успокаивался: в конце концов, щенки появлялись естественным путём, можно сказать, по любви, никто никого не принуждал к деторождению, ну так получалось, и всё!

Да и новые человеческие родители находились всё больше удачные, настоящие. Приезжая к Аху, они рассказывали ему, кто их рекомендует, и Ах всегда проверял эту информацию, а приехавшие оставались погостить на день, на два, и Аховы питомцы сами выбирали себе пап и мам, а то и братьев с сёстрами.

Сонный щенок был отправлен в клетку, и Ах смог наконец без помех обдумать новость, принесённую дедом.

– Ах, Федя, Федя, – думал Ах, – давно я тебя не навещал, дружок… Как же так, и не будет теперь твоя одуванчиковая голова кивать детишкам, и не улыбнёшься ты солнышку, и не похрустишь морковкой… Федя, Федя, – страдал Ах, постанывая и мотая головой.

– Хватит, придурок, – сказал Ах сам себе, – озверел вконец. С сидра, что ли, тебя развезло?

Ах пошёл в дом. Кровать казалась жёсткой, подушка неудобной, и луна настырно преследовала Аха, как тот ни пытался отвернуться, всё она светила ему прямо в глаз.

Ах устал ворочаться и вышел во двор.

На столе по-прежнему стояла бутыль и две кружки. Ах подумал-подумал и оттащил ёмкость в погреб. Кружки вымыл. Стол вытер тряпкой. Нацепил шланг на кран, потом передумал, налил воды в ведро и ещё раз тщательно почистил метёлкой и граблями собачье отхожее место.

Переложил развалившуюся поленницу.

Ах имел собственный котёл на газу, без этого нельзя при его работе, но печку протопить дровами очень любил – ну как в деревенском доме обойтись без живого тепла! Да и щенки любили погреть животы на тёплом деревянном полу.

Ах стащил с верёвки простыни, пропитавшиеся росой, аккуратно сложил, чтобы завтра отдать бабе Клаве на глажку. Вытащил из холодильника кусок мяса. Взгромоздил на плиту бак с водой, чтобы сварить овсянку. Накрошил морковки, капусты, свёклы. Подумал, и добавил в окрошку чернослива. Чертыхнулся, раздавив нечаянно черносливину на полу, подобрал кляксу салфеткой.

И пошёл к себе в кабинет.

Пошелестел бумагами, прошёлся вдоль стены, увешанной фотографиями в рамках, вернулся на кухню, выключил плиту и ушёл спать.

На то, чтобы сдать билет, получить деньги, продать шляпу, новомодный недавно купленный чудовищно огромный чемодан на колёсиках (Ах из вредности называл его «чумодан»), объясниться с мамой, привезти ей в качестве извинения семь слоников из «чёрного дерева», купленных в индийском магазинчике, ушло два дня.

Ах торжественно обещал, что деньги не растратит, употребит на дело, что Африка никуда не убежит. Мама сделала вид, что верит ему и напоила Аха чаем, поданным в хрустальном стакане с подстаканником. Они мирно посидели за столом. Мама выстроила слоников в ряд по росту и поглаживала, рассматривая глазки, сделанные из кусочков кости.

– О, – сказала мама, – вот и семь слонов, ещё петуха заведу – и буду устроенная!

– Да, – сказал Ах, любуясь на нежную кожу маминых щёк, – сначала внуков надо дождаться, потом их вырастить, потом женить и замуж выдать, и уж потом можно и петуха…

– Ладно, мам, мне пора, – сказал Ах, поднимаясь из-за стола.

– Когда зайдёшь? – спросила мама.

– Да у меня дела сейчас, ну невпроворот, правда. Через неделю, идёт?

– Ладно, ну, целую, иди. О, стой, возьми, я тебе тут приготовила кое-что…

– Спасибо, мам, пока, – сказал Ах и, спускаясь в лифте, принюхался к пакету, врученному мамой. Пахло вкусно.

– Как бы так пронести, чтобы дед не заметил, – подумал Ах. – В прошлый раз он пиццу мамину съел в два грызка, даже не поделился. Видно, баба Клава его на овсянке держит.

Дед, конечно, Аха встречал у колодца. Хитрым глазом косился, когда Ах пакеты вытаскивал из салона машины.

Ах деда пожалел и пригласил на чай. Но предупредил, чтоб тот имел совесть, потому что он маму не так уж часто видит, и тоже хочет вкусненького домашнего поесть.