Ава Сканич - Проза

Дед тоже Аха пожалел, и мамину еду они мирно поделили пополам. Разогреваясь на печке в эмалированной кастрюльке с подсолнухом на боку, мамина стряпня щекотала дедовы заросшие и Аховы изящные ноздри тонким ароматом.

– Чего это, а, Ах-ты, чего это она у тебя учудила? – недоумевал дед. – Ведь как пахнет, не пойму… Ну, мастерица у тебя матка…

– Дед, дай понюхать, не трынди, – сказал Ах.

Он торопясь нарезал хлеб и расставлял тарелки. Слюна омывала язык и Ах с остервенением её проглатывал, сам себя сравнивая с голодной собакой.

Когда первые несколько кусков были проглочены, дед с Ахом замедлили темп, и наконец смогли ощутить вкус – оказывается, они ели мясо, тушённое с огурцами, морковкой, тыквой, и в брусничном соусе.

– Ну спасибо матке скажи, Ах-ты, – крепко вытирая рот носовым платком, сказал дед, – вкусно, я тебе скажу, ну как в раю!

– В раю, дед, все вегетарианцы, – со вздохом ответил Ах, – я и сам иногда хочу веганом заделаться. Да вот не могу пока… А знаешь что интересно, дед, мама-то мяса у меня не ест!

– Да как же она так вкусно его делает, неужто не пробует?

– Неа.

Ах недели три мотался по свои делам. Бабу Клаву пришлось просить подменить его на ферме. Ну да не страшно, такое и раньше бывало, да и бабка была добрая, мягкая по причине толстотелости, щенки её любили.

Аху пришлось истратить все деньги, отложенные на отпуск. Об Африке пришлось забыть.

– Ничего, – успокаивал себя Ах, – наживём ещё.

Погода эти три недели, наверное, сочувствуя Аху, была превосходной.

Лёгкий ветерок овевал Ахову уставшую голову, когда тот вываливался из очередного присутственного места на свободу. Почему-то рядом с госконторами никогда не стояли скамейки. Да что там скамейки – и урны были только возле входных дверей, под непосредственным присмотром охранников. Из-за постоянного наплыва посетителей, скученности и спешки, в силу присущей таким местам особой атмосферы ажитированности, мусор в этих замызганных урнах часто возгорался от непотушенного окурка, и люди, которым некуда было деться, предпринимали всякие попытки избавиться от вонючего дыма. Заканчивалось это всегда одинаково: кто-нибудь выливал в забитую урну пиво или воду из бутылки, и тлеющий мусор продолжал вонять бездымно.

Приезжая вечерами домой, Ах первым делом скрывался в сарае и обливался водой из шланга, наспех надев его на кран. Запахи, осевшие на Аховы волосы и одежду, преследовали его и во время мытья. Смывая с себя приметы дня, Ах заново оценивал происшедшее. Он вспоминал кривые стулья, и линолеум, затоптанный посередине коридора в белёсую дорожку, и красивый клён, нечаянно уронивший огромный лист на стол к усталому толстому зампреду. И конечно он помнил каждый запах, встреченный им на пути. Недаром Ах был собаководом. Наверное, он смог бы стать и дегустатором, но так и не сумел понять важность этой работы. Вернее, не считал свою персону необходимым условием процветания профессии.

Баба Клава тем временем начала немножечко сердиться – дед из-за Аховых путешествий оказался заброшенным, и всё чаще наведывался в Ахов погреб, находя самой лучшей для себя компанию бутыли с сидром.

Наконец всё было кончено, все связи использованы, все деньги истрачены. Ах выпросил разрешения самому завершить необходимое, заплатил, конечное дело, за это, – ибо если и некому сделать то, что нужно сделать, то добровольцам уж точно не положено делать то, что некому сделать.

Ах прикатил на ферму, посадил деда и бабу Клаву в машину, загрузил флягу с сидром, и повёз стариков на место. Ехали они ровно километр.

На развилке шоссе и узкой дороги, ведущей в их деревню, Ах в торжественной тишине показал деду и бабке дорожный столб с новёхонькой табличкой с названием деревушки.

«ФАРИЖ, – сообщал указатель, – 800 м».

Федя был топографически увековечен на территории России.

Маршрутку потряхивало на колдобинах. Пассажиры мужественно вдыхали запах свежего навоза. Им был загружен громыхающий впереди грузовик, и брезентовый полог, прикрывающий груду отходов животноводства и зашпиленный по углам кузова, не мешал распространению миазмов.

– Слышь, водила, – не выдержал кто-то, – ты можешь его обогнать к чёртовой матери! Душегубку тут устроил!

– Не могу, вон навстречу колонна идёт, до неё не успею… Умные все… Сиди молчи, а то вытряхну, – как хотите, так и добирайтесь!

– Я те вытряхну, козёл! Деньги уплачены, – вези давай!

– А не мешайте тогда, – водитель обернул в салон небритое лицо, с рождения, похоже, испорченное гримасой раздражения.

– О злой какой дядя, – сказала девочке молодая мама.

– Чего, блин? Чего?!! – окончательно разозлился водила и грубо тормознул машину. Фургончик проскакал по кочкам и съехал в пыльную траву откоса.

Пассажиры держались, кто чем мог. Мужики поминали маму. Фургончик скрипнул и остановился наконец.

– Придурок! – громко сказала дородная женщина, осматривая пространство под сиденьем в поисках туфли.

По шоссе с рёвом шла колонна грузовиков, обдувая обочины пыльным ветром.

Девочка заплакала, и её мама повернулась с явным намерением вцепиться водителю в волосы.

– Слышь, ты, идиот, – сказал мужик, которому не понравился навозный аромат, – я тебя бить не буду, потому что ты убогий, но ты работу потеряешь!

– Да жалуйтесь, все жалуются, иди сам води эту дуру… – ворчал водитель, выбираясь из маршрутки. – Пешком идите…

– Ты куда? – закричал активный пассажир, наблюдая, как мелкая и нескладная фигура водителя удаляется от фургончика по выщербленному покрытию дороги.

– Туда, куда посылали, – махнул рукой тот, остановил пикапчик, забрался в кабину и был таков.

– Ну и, – сказала полная дама, – теперь садись и вези нас дальше.

– А чего это, – спросил мужик, – мне только до следующей остановки. А дальше не повезу!

– А ты постарайся, – сказала как отрезала дама.

Мужик обошёл маршрутку, плюнул, рванул на себя дверь со стороны водительского места, и забрался на сиденье. Ключи торчали в замке.

– Поехали, поехали, – обернувшись в салон, сказал он.

Маршрутка осторожно двигалась по шоссе, останавливаясь, где попросят. Народ выходил, входил, считал деньги, указывал дорогу, а мужик всё шофёрил, ведя сам с собой долгий разговор, выступая и сторонним наблюдателем, и оправдываясь в принятом решении, и размышляя о том, куда ему сдавать все эти десятки и сотни, рассованные по карманам.

Час назад пришлось завернуть за бензином. Ему пришло в голову, что придётся как-то отчитаться за потраченные деньги – не из своих же платил. Чуть позже, перекуривая на остановке в ожидании пассажиров, долго объяснявшихся с провожающими, он нашёл талоны на бензин. Чертыхнулся про себя, и забыл об этом думать.