Елена Вафина - Я живу сейчас

Я забыла о неудачах в океане, о стыде, о размазанной по лицу косметике и неидеальной фигуре, об одежде и своем статусе в жизни. Гуштаву говорил не со всем этим, а с тем, что я так долго искала в себе – с тем «я», которое было помещено в это тело тридцать лет назад. Одурманенная новым ощущением, я с легкостью донесла доску до трейлера, забыв, что пару часов назад доска не умещалась подмышкой. Я не чувствовала усталости, будто это что-то физическое и незначительное. Андрей молчал и смотрел на горизонт точно так же, как я. Мне оставалось только догадываться, чувствовал ли он то же самое. А если чувствовал, то додумался ли почему. Но нам было страшно говорить, будто откроем рот, чувство вылетит, и мы снова впадем в свою спячку, которую считали жизнью.

В школе мне страшно захотелось сделать что-нибудь полезное. Я испытывала удовольствие без оглядки, впервые в жизни. И мне хотелось этим чувством поделиться, но я не знала как, поэтому перестирала много чужих футболок, но жажду сделать хорошее дело это утолило лишь на каплю в огромном океане страсти.

Когда все дела были закончены, я ощутила новое чувство: я не хотела уходить из школы ни на минуту, будто могла сделать больше, отдать себя во благо. Мне казалось это безумием и счастьем одновременно. Я действительно проснулась и теперь не знала, что мне делать с этим бодрствованием, чем заполнить каждое мгновение.

Мы удалялись от школы в направлении апартаментов, и чувства вместе с нашими телами слабели, но не исчезали совсем. Физические ощущения начинали преобладать над душевными. Тело становилось тяжелым, болели мышцы, уходила энергия, всплывали стыд и страх. Но больше меня волновало то, что я не знала, как жить дальше. Я будто открыла в себе какие-то новые качества, которые мне нравились, и не знала, кого благодарить за это.

Под кроватью вдоль плинтуса мы обнаружили горы белого порошка – отравы для муравьев, но они еще бегали в шкафу, только это отошло куда-то на десятое место в очереди забот. Еще никогда мы не получали так быстро того, чего хотели. Переодевшись, мы, как под гипнозом, снова пошли на звуки океана. Андрей опять полез купаться, а я решила, что воды с меня на сегодня достаточно, и смаковала свои эмоции на берегу. Я уже знала, что уехать отсюда будет непросто. Но сейчас был только первый день, поэтому можно было отмахнуться и не позволить себе думать об отъезде так рано. Внимательно вглядевшись в лица отдыхающих, я заметила ту же блаженную улыбку, с которой сидела сама.

К вечеру похолодало. По дороге в апартаменты мы купили дыню в местном супермаркете, которую потом съели на веранде. Мы все продолжали думать и думать о том, что безвозвратно изменило нас. Безвозвратно, потому что став прежними, мы как минимум будем знать, что бывает по-другому.

Первым, что я почувствовала после пробуждения, была сильная боль в мышцах рук. Это стало неожиданностью, потому что я готовилась к поездке и занималась проработкой именно мышц верхней части туловища. Видеоролики в интернете гласили, что придется очень много грести. Я сделала выводы, но неправильные: делала упражнения на бицепсы и мышцы груди, а больше всего работали дельтовидные мышцы и трицепсы. Но теперь я уже не могла себе помочь.

Мне не терпелось прийти в школу. Урок был назначен на половину девятого. Не могла этого предположить, но ни разу не пожалела, что в свой отпуск вставала как на работу – в такую же рань. Но уже начинала закрадываться мысль, что надо жить так, чтобы ранний подъем был в радость – ведь начинается новый день прекрасной жизни.

В школе знакомые лица показались донельзя приятными, будто мы знакомы гораздо дольше, чем сутки. Все наши действия были отлажены, словно мы делали это не два раза в жизни, а тысячу раз: поиск своего гидрокостюма и майки, отправка их в черный таз, который несли в машину, поездка на пляж. Гуштаву интересовался, хорошее ли у нас настроение, нет ли каких-нибудь травм. Все это не выглядело притворством, и тогда я поняла, что дома не смогу купить такую искренность даже за деньги.

Натягивать на себя гидрокостюм было еще сложнее. Движения ограничивались болью и усталостью, усердно тянуть ткань нельзя – порвется. Ужасно напрягалась область вокруг большого пальца, кисти немели. Возились мы дольше обычного, извиваясь в воздухе с опутанными синим гидрокостюмом ногами. Когда мы наконец справились, Гуштаву показал нам, как нести свои доски вдвоем. Кто-то один брал ее за нос, второй – за хвост плавниками наружу, но я ни с кем не хотела делить свою ношу. Иногда чья-то помощь представлялась мне костылем, с которым я справилась бы лучше, но без которого чувствовала себя сильнее и увереннее.

Небо затянулось утренней дымкой, и курортный вид океана значительно испортился. Вода отражала небо и сама была серой, как лужа. И тут же нахмурилась я сама. Нельзя быть зависимым от погоды человеком, но иногда это вне нашего контроля.

Нелсон вызвался вести зарядку, которая оказалась в два раза дольше зарядки Гуштаву. От всевозможных упражнений гидрокостюм опасно натягивался и стремился разойтись по швам. Ткань костюма воздухонепроницаема, поэтому мы все вспотели и тело начинало чесаться. Для себя я сделала вывод, что подход Гуштаву мне нравится больше. Сам он не очень-то гибкий, и растяжка у него плохая – соответственно, он, как и любой человек, старается избегать того, что доставляет неудобства, но при этом не устраивает изнуряющей разминки для того, чтобы посильнее впечатлить учеников: «вот, смотрите, какой серфинг сложный, раз уже вымотались, слабаки!»

Океан волнами не баловал. Был практически полный штиль, и тут я осознала, что зря злилась на волны, потому что без них невозможно тренироваться. Мы целый час просто болтались в воде, так как без подталкиваний Гуштаву не могли сдвинуться с места. Пена толкала слабо, а мы еще не научились грести руками так, чтобы преумножить импульс воды. Конечно, мы предпринимали попытки, но доска под нами тонула в самый решающий момент. Я продолжила разочаровываться в себе. Не усвоила прошлый материал, поэтому, даже когда Гуштаву толкал мою доску, начинала вставать и падала на бок в воду, как объевшийся тюлень. После каждого падения так негодовала, что грязно ругалась вслух. Хорошо, что инструктор ни слова не понимал на русском и я могла себя не сдерживать. Он повторял одно и то же: что я поздно встаю, хватаюсь за края доски, смотрю себе под ноги, а не вперед. Я размышляла: что же он обо мне думает? Может быть, что я плохо говорю на английском и просто не понимаю его? Или что упрямствую и не желаю сделать того, что он просит? Но я старалась изо всех сил. Только вот все происходило так быстро, что я не успевала проконтролировать все – и руки, и ноги, и глаза, поэтому падала и падала. Однажды он сказал мне, что у меня не выходит, потому что я не верю в себя, заранее представляю, как упаду. Я запротестовала: он же не может заглянуть мне в голову. Но он сказал, что не проехав и метра, я уже держу пальцы на носу, зажимая его, собираясь упасть в воду, а надо собираться ехать. В следующий раз, пытаясь встать, я заметила, как первым делом поднесла руку к лицу. Гуштаву был прав.