Ирина Фургал - Третий сын. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть III

– Речечка, милая, дай нам спокойно причалить! И убери эти волны, а то очень страшно! Это я, Ната!

По обе стороны судёнышка продолжали беситься волны, а лохматое небо щупало наши макушки тёмными пальцами туч и рычало на нас. Только сам кораблик скользнул к пристаням Някки словно по неровной ледовой дорожке, и, не врезавшись ни в какие другие суда, не ударившись о доски, замер у причала. Вот так. Не чудо ли?

Ната не волшебница, и это не колдовство, а, наверное, просто симпатия. И, например, меня, волшебника, великая Някка не подумает слушаться. Однако, скажу по секрету, я отлично лажу с морем, с солёной водой, потому понимаю, как Нате удаётся такое.

Став постарше я спросил Нату об этом случае: неужели она не почувствовала изменения погоды? Почему никому не сказала?

– Вот только не надо говорить, что ничего нельзя было сделать, что взрослые всё равно пустились бы в путь. Достаточно было просто спрятаться – и тебя искали бы до той поры, пока не миновала бы буря. Или я что-нибудь наколдовал бы.

– Мне хотелось, – пискнула она, покраснев, – посмотреть на ураган изнутри.

– С ума сошла! – возмутился Лёка, потому что я дара речи лишился. – Как можно?!

– Я больше не буду, – пролепетала Ната. И я не стану сейчас рассказывать, как она летала на воздушном шаре, штурмовала гору, называемую Домом Эи, и как в конце нашей экспедиции, ранней весной, перебралась на другой берег озера, а потом обратно по льду, покрытому трещинами. Нет-нет, не просто так, а потому что ей показалось, что там, в лесу, что-то загадочно блестит. Каждый раз Ната клянётся, что больше не ввяжется в подобное приключение. И точно. Ввязывается в другое. Не удивительно, что Лала Паг души в Нате не чает.

Петрик, борец за чистоту рек, взял её в последнюю перед путешествием инспекцию, и потом сокрушался, что она не участвовала в предыдущих. Ната всего лишь глянула осуждающе на хозяина фабрики, допустившего пару мелких нарушений, и он, попятившись, прилип к стене, заслонился руками и поклялся выполнять все предписания. Петрик, испугавшись за здоровье промышленника, потребовал врача с успокоительным. Мы с Натой встречали потом этого фабриканта. К нему ни у кого нет претензий, он милый человек, мы с ним всегда мирно болтаем. И каждый раз он вспоминает о том дне:

– Как, Миче, на меня твоя жена посмотрела! – ахает он. – Как в детстве ручей за домом!

Обяснить эту загадочную фразу наш знакомец не в состоянии.

Ната окончила университет с двумя дипломами. Один из них – именно помощника капитана. Не думал я, что этот диплом может Нате всерьёз пригодиться, а поглядите, как вышло.

Вот она и командовала нами, и ребята признавали её авторитет и слушались беспрекословно. Не без того, конечно, чтобы подразнить меня, будущего супруга. Вроде как довольствоваться мне пожизненно ролью боцмана. Смешно, не так ли? Я отвечал, что сильный мужчина не боится любить сильную женщину. И что на это мне могли возразить? Я восхищаюсь Натой именно потому, что она такая: упрямая, увлечённая… и красивая. Моя любовь.

Кто у нас на самом деле был боцманом, я сказать не берусь. Ната запросто могла озадачить любого чем угодно – и шагом марш выполнять. Никто не думал возражать и отлынивать. И все мы, выросшие у моря и на реке и имевшие свои лодчонки, тоже не лыком шиты.

Мы, знай себе, веселились и за работой, и без неё. Было забавно сменить городской образ жизни на походный, кормить «Комарик» углём, стоять на вахте и наблюдать, как смешно сердится Ната на наше неумение обращаться с плавсредством, малость большим, чем таможенная лодка. Здесь, на Някке, мы чувствовали себя до того свободно, что разболтался даже Кохи.

– Эй, Миче, – крикнул он, – помнишь, как я тебя подрЕзал на прошлогодних состязаниях?

– Нашёл, чем гордиться, – смеялся я. – Ты на всех соревнованиях приходил раньше меня. Я не настолько умел.

Собственно, в отличие от Малька, например, Кохи ни разу не выходил победителем. Наш юный Корк мог бы по привычке сказать что—нибудь колкое на эту тему, но слишком долго обдумывал ответ.

– Чего он молчит? – в шутку спросил я у Хрота, пихнув его в бок.

– Так просто, – неопределённо ответил тот.

Я упал в собственных глазах, заподозрил себя в невежливости и стал лихорадочно соображать, чем же я их обидел.

– Он сам первый начал, – на всякий случай шепнул я Хроту и отодвинулся подальше. Драться нынче не входило в мои планы.

Мадинка положила мне на плечо прохладную лапку:

– Забудь, Миче, всё нормально.

– Что такого я сказанул? Кстати, он сам прицепился.

– Не подумав сказал. Это больная тема. Я слышала, тебя не ругали дома, если ты приходил седьмым или девятым.

– Меня? Хо! За что? Родители говорили, хорошо, не двадцать шестым. Развлёкся – и ладно. Было смешно посмотреть, как я интересно уворачивался от Кохи. Потом мы отмечали конец состязаний.

– А Кохи всегда влетало, даже когда он приходил вторым или третьим.

– Но вторым или третьим – это же хорошо.

– Тебе не понять, дурачку. Второй – это же не первый. У нас ничего не отмечали. Только бухтели неделю. Можно было подумать, что кто—то скончался. И всё вспоминали папины подвиги.

Нет. Мне не понять.

Кстати, Хрот никогда не участвует в университетских гонках.

Как же меня проняло!

– Мадина, – зло прошипел я, – а какого чёртова лешего надо было записываться на состязания снова и снова? В надежде всё—таки понравиться папочке?

– Ну… Да.

Нет, Хрот вызывает больше уважения, честное слово, подумал я тогда сгоряча.

Потом, остыв, я сообразил, что Хрот – последний ребёнок в семейке злобных Корков. Может, с его появлением у папочки и мамочки слегка пробудились родительские инстинкты, и на него не так давили? Что требуют отцы, подобные Корку, от первенцев? Чтобы они были копией их самих. Другими они быть не имеют права. Других не любят.

Кохи был другим, но это только – только начало проявляться сквозь скорлупу, в которую несчастный юноша упрятал свою сущность. Он настолько был другим, что я понял: он бы неминуемо погиб в этой семье. Он или покончил бы с собой или допился бы до несчастного случая. Или уже лежал бы в земле, если б не Чикикука.

Кохи по – настоящему начал мне нравиться. В нём было благородство и мягкая доброта. К нему липли все животные от Натиного котёнка, которого она взяла с собой, до собак и лошадей на пристанях. Он стал часто смеяться, из его глаз ушла настороженность, его потянуло на розыгрыши, он напрочь забыл, что обязан ненавидеть анчу, и очень подружился с Рики. Хрот, наш будущий великий учёный, всё теребил какие – то книжки и что—то писал. И если он не мог найти нужный оборот, то обращался к Кохи. Тот поднимал глаза к небу и тут же выдавал искомую фразу. Старший из Коркиных детей знал наизусть… Легче сказать, чего он не знал из наших великих и не очень великих поэтов. Если бы он захотел, мог бы беседовать цитатами, и всегда помнил, кто из авторов это сказал, в которой из книг посмотреть, и даже, в какой главе. Предпочтения Кохи были как на ладони: комедии и всё смешное. Наверное, это защита его организма от кошмара домашнего очага.