Елизавета Ставрогина - Прыжок

Итак, она будет ждать его там. И что дальше? Как сможет он начать этот нелегкий разговор впервые за все те годы, что они знакомы? В омут с головой никак нельзя, это только отпугнет ее, и тогда ни о каком расположении и мечтать не придется. В волнении Лузов поднес указательный палец к подбородку. Как же медленно идет время! Движется, как старая кляча, со скрипом, притворяясь, что устало бежать, и угрожая, что вот-вот остановится совсем. Но ему никогда не остановиться, никогда не замедлить свой бег, и вредничает оно только в больной голове самого Лузова.

Мучительно и трудно было пережить эти два часа. Но они прошли, как проходит все в мире – словно песок просачивается сквозь пальцы, а нам и в голову не приходит, что самые утомительные несколько часов из пережитых нами могли бы стать вместо этого самыми счастливыми в нашей жизни. Лузова охватил нервный мандраж, когда он подал Мари согнутую в локте руку, и она благосклонно просунула под нее свою тонкую кисть. Она была одета в шелковое желтое платьице в мелкий горошек, сверху небрежно была накинута шубка, а на ногах – осенние грубые ботфорты. Хотя зимний холод уже проигрывал ежегодную битву, ногам все еще было зябко. Светлые глаза ее улыбались из-под пушистых изогнутых ресниц, густо накрашенных тушью.

Купив билеты, они двинулись в глубь выставочного зала – туда, откуда начинался просмотр. Мари в предвкушении болтала головой туда-сюда, осматривая подвешенные на стенах картины. Однако стоило ей присмотреться к экспонатам как следует, и тут же улыбка слетела с ее лица. Кругом висели полотна с какой-то шедевральной мазней. Лузов едва сдерживался, чтобы не засмеяться. На одной картине была изображена кривая синяя окружность с громким названием «Одиночество». В другом конце располагалась скульптура из папье-маше. Это было похоже на какой-то коричневый столб, или на толстую палку, воткнутую в землю, или еще бог знает на что, но по замыслу автора это была «струя дыма». К экспонату подошла серьезная женщина в очках и коктейльном платье и стала внимательно всматриваться в стоящую перед ней палку. Потом она, сохраняя важный вид, прочла название и многозначительно хмыкнула. Тут Лузов не выдержал и неприлично громко расхохотался. Женщина недовольно посмотрела на него, затем на Машу и, причмокнув, удалилась в другой зал.

– Никогда не слышала про такого художника, хотя в Японии, говорят, он безумно популярен, прямо как Бенкси, – сказала Мари, желая, по-видимому, разрядить атмосферу.

– Я вообще знаю только одного Мураками, – смеясь, сказал Лузов. – Того, который писатель.

Они переходили из одного в зала в другой – всего их было пять – и диву давались, насколько продуктивен этот японец и как мастерски он штампует все эти картины, будто у него во владении есть собственный завод. Больше всего их поразила такая инсталляция: огромная пластмассовая ромашка, около метра в высоту, и в центре ее желтой сердцевины – маленький белый унитаз. На табличке было написано: «Спущенная молодость, 2016г.». Озадаченные ребята единогласно решили, что это просто слишком высокое искусство, чтобы суметь постичь его трезвым умом.

– Боже мой… – задумчиво произнесла Маша, когда они вышли из выставочного зала. – Ну и пошлость!

Лузов удивленно посмотрел на свою спутницу и вдруг брызнул смехом. Он ожидал, что Мари, поддавшись влиянию своих высококультурных друзей, будет через силу восхищаться и давить улыбку. Но она никогда не изменяла своей искренности, и ничье мнение не могло повлиять на нее сильнее ее собственного. Мари тоже засмеялась в ответ и подняла на него свои веселые блестящие глаза. И только ее губы хотели произнести привычное «ну пока, Рома!», как Лузов вдруг судорожно сжал ее ладонь. Мари опешила и слегка отстранилась.

– Марья Сергеевна! – в какой-то горячке вскрикнул Лузов. – Ты должна знать… то есть, я хотел сказать, что хочу дать тебе знать… – он сделал паузу, чтобы не начать заикаться, сглотнул горькую слюну и, взволнованный только больше прежнего, продолжил: – Да ты уже наверняка и сама догадалась, я по глазам твоим вижу. Какие же у тебя зеленые глаза! замечала, что они меняют цвет от серого до темно-зеленого? Что я несу, конечно же, замечала… Они совсем не умеют обманывать, твои глаза. С другой стороны, зачем девушке взгляд, который умеет лгать? Вы лжете словами, и если б не было честных глаз, как бы мы вообще могли понять правду? Так бы и водили нас за нос, – Лузов нервно усмехнулся. Маша тоже улыбнулась уголком губ. – Счастье в правде. Не во всей, конечно, но… я хочу открыть тебе правду, это сделает меня счастливее. Маша, я тебя люблю. Давно, очень давно, еще с тех пор, как был совсем мальчиком. Мне даже кажется, что я полюбил тебя, как только ты вошла к нам в класс. Помнишь этот день? Помнишь? – Мари кивнула. Комок подступил к ее горлу, она боялась заплакать, поэтому смолчала. – Я сразу подумал: вот это глаза! какие огромные, какие грустные и спокойные! Совсем не похоже на твой характер, я это понял позже, – он сбился и перевел дух. – И я хочу сделать тебе предложение. Не принимай его в штыки слишком скоро – над этим стоит подумать. У меня есть стабильная работа (хотя всей душой я ненавижу свои гадкие статейки, но величия это мне, конечно, не делает). А завтра я еду в ваше издательство. Так что у меня большие планы, Мари… Я бы и мечтать не мог о такой девушке, как ты, но поверь, я буду боготворить тебя, на руках носить, лишь бы твои ножки всегда оставались чистыми… Каждую морщинку, ресничку твою любить буду… Ты только обязательно подумай, и подумай хорошо. Силой я тебя брать не собираюсь (даже если бы и хотел!), я не тиран. Хотя в наше время всем только деспоты и нравятся. Вот стою перед тобой такой, как есть, и весь – для тебя. Это я и хотел сказать. Ты должна знать.

Резко выдохнув и оттянув вниз сморщившийся край своего свитера, Лузов с надеждой посмотрел на стоящую перед ним девушку. Губы её слегка дрогнули и растянулись в ласковой дружеской улыбке. Эту улыбку он знал с детства, и за годы она совсем не изменилась.

– Рома, что за пафос? – спросила она. Голос ее удивлялся, а глаза говорили, что она нисколько не удивлена. Его пылкие слова растрогали ее – только и всего. – Долго ты речь готовил?

Лузов понял, что его пламенный рыцарский порыв не произвел должного впечатления, и потупил взгляд. Маша тут же заметила его смущение.

– Значит, ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж? – надменно взмахнув головой, произнесла она.

– Хоть бы и так, – отозвался Лузов.

– Недурно. Но подумай, Роман Борисович, мы ведь знаем друг друга еще со школы. И я всегда, всегда – обещаю! – буду относиться к тебе так же нежно, как и много лет назад. Ты мне все равно что брат, понимаешь? Я не смогу видеть в тебе мужа или любовника, как бы ни старалась.