Елизавета Ставрогина - Прыжок

– Извините, но это какая-то чушь, – довольно резко сказал он. – Россия всегда выбирает себе монарха, такая уж у нее природа. Из любой правительственной группы выделяется один лидер и ему поклоняются, как императору. За Лениным стояли Троцкий и Рыков, но кто стал иконой Страны Советов? Он один. У Берии был значительный политический вес, как и у многих других из кружка Сталина. Но снова выделился гигант и воссел на престоле, яко царь Иоанн IV. – Профессор нахмурился и покачал головой, вынужденно соглашаясь с аспирантом. – Нам нужен самовластный монарх, образ сильной личности, которую мы, возможно, сами себе и придумали. Но если нет ее, этой личности, то и величия нет, страна-победительница меркнет. Единственное, на что мы можем как-то повлиять, – добавил он, – так это на то, чтоб монархи почаще менялись.

Стоит признать, что остальные университетские умы решительно планировали бойкотировать «подачку палача» и не собирались отдавать свой голос какому-либо кандидату. В весеннем холодном воздухе витала тяжелая отчаянная усталость, казалось, даже леса вытянулись в струнки, последний раз натягиваясь, чтобы снова на долгие годы покорно склониться к земле…

Рома, его сестра Надя, Маша, Вера и еще несколько их друзей договорились все вместе встретиться на одном избирательном участке и дружно разрисовать свои бюллетени. Эта затея казалась им забавной – в тот год многие молодые избиратели поддержали такой флешмоб. Кто-то из принципа и политических убеждений, кто поблагороднее – из чувства социальной справедливости, ну а остальные, в том числе и наша компания, – из спортивного интереса и по большей части от скуки. Выборы превратились для них в очередной фестиваль, настоящую ярмарку тщеславия, на которую ты либо приходишь лицемерить и веселиться, либо не приходишь вообще.

Они встретились в парке неподалеку. Один молодой парень, бывший сокурсник Лузова (из немногих, с кем он смог найти общий язык), развлекал публику, чтобы она вконец не заскучала. Ждали Веру, которая, вопреки своим обычаям, сегодня запаздывала. Рома уткнулся в телефон и делал вид, что читает, чтобы не встречаться потерянным взглядом с Мари. Та время от времени поглядывала на часы и перекидывалась бессмысленными фразами с Надей. Наконец за колонной ровных березок показалась спешащая фигурка Веры в джинсах и розовом пиджаке. Но шла она не одна: рядом, обхватив ее за руку, шагал какой-то незнакомый господин в молодежном прикиде. Этот смешной вид явно не шел его возрасту – выглядел он лет на тридцать.

Поздоровавшись со всеми, Вера представила им Артема Дягилева. Все дружно его приветствовали, а Вера украдкой следила за реакцией Лузова. К сожалению, ничего кроме раздражения в его лице она не увидела. Всей толпой они двинулись на участок.

Первым в кабинку зашел Лузов. Весь день его мучили колики, и ему с трудом удавалось держаться надменно-достойно. Сказывался алкоголь – да и мало ли что может сказываться в таком возрасте! Сейчас люди стареют куда быстрее, чем может показаться на первый взгляд. Разглядев как следует выданную бумажку, Лузов усмехнулся и уже собрался хорошенько ее подпортить, как вдруг впечатляющая затея пришла ему в голову. Никогда раньше особое чувство патриотизма его не тяготило, но тут он вдруг понял, что он – русский, и мороз побежал у него по спине. Расскажи он кому-то эту историю – и его подняли бы на смех. Но сейчас, оставшись наедине со своими мыслями, Рома решился на настоящий протест. «Все это – буря в стакане, ну и что теперь? Если от меня и в самом деле ни черта не зависит, я хотя бы не буду чувствовать себя идиотом, которого обманывали восемнадцать лет».

Вооружившись ручкой, он резко зубами сдернул с нее колпачок и вывел крупно: «Я люблю так преданно, что предупреждаю тебя : все сословия, от низших до высших, и даже те, кто сейчас на войне, дошли до последней черты… Какие еще трагедии могут произойти, какие страдания нас ждут?» 8 8 Из писем княгини Елизаветы Федоровны к императору Николаю II Лузов грустно вздохнул и всунул испорченный бюллетень в урну.

– Ну, кто будет делать ставки? – насмешливо спросила Мари, когда все вышли с избирательного участка.

– Я только что понял: ведь мы не знали никого другого за всю свою сознательную жизнь. Даже начинает казаться, будто он мой отец, – усмехнулся Рома. Надя уставилась в пол и молчала.

Расходились молчаливо. Дягилев попрощался с Верой у метро и ушел в другую сторону. Мари, чмокнув Надю, заговорила с кем-то по телефону и с мрачным видом скрылась в толпе. И только Лузов загадочно улыбался. У него все еще была вера.

«Хочу, чтоб не поверили,

узнав, друзья мои.

Хочу, чтоб на мгновение

охрипли

соловьи!

Чтобы впадая в ярость,

весна по свету шла.

Хочу, чтоб ты смеялась!

И счастлива была» 9 9 Рождественский Роберт Иванович (1932-1994гг.)/ «Я жизнь люблю безбожно»

Примерно к середине июля Москва готовилась принять в свои объятья тысячи молодых людей и девушек: стартовал трехдневный фестиваль. По опыту можно было сказать, что в центр съедется весь город и даже область – событие и правда масштабное. Всегда такая неприветливая, высокомерная Москва – и принимает с радостью всех желающих! Редкость. Лузов знал о надвигающемся событии и очень хотел всеми силами вытащить Мари из дома. Пускай это не свидание, но хотя бы возможность лишний раз увидеть ее, смотреть на нее, говорить с ней. Сам он был очень нелюдим еще с детства. Можно вообразить, на какие жертвы он шел, только бы оказаться с ней рядом! Прошлогодний фестиваль прошел как-то мимо них, ни один знакомый Ромы или Маши на нем не был, а потому никому и не запомнился. Но в этот раз, кажется, едут все. Сейчас лучшее время: жара ближе к вечеру уже спадает, закатное солнце приятно щекочет нос длинными лучами, теплый, что ни на есть южный, ветер отгоняет противных мошек, и они не облепляют лицо, как это обычно бывает в знойную погоду. За последнее время город заметно изменился. Москва похорошела, посвежела и помолодела лет на двадцать. Лишь отдаленные районы серой ветки и северо-востока по-прежнему выглядят пугающе. Но спальные кварталы во всех городах одинаковы. По крайней мере, хотелось бы так думать.

Маше всегда нравилось родное зеленое Измайлово. Запах сирени – настоящий атрибут московской весны – она сохранит в памяти, наверное, до самой смерти. И бесконечно грустно и больно было ей уезжать отсюда! Часто летом, когда заканчивалась учеба в институте, она с тоской обходила главные места своего детства, и от одолевавших ее воспоминаний становилось ужасно душно, тоскливо, но как-то отрадно. Пожалуй, именно это называют ностальгией. Лузов же всегда старательно выказывал равнодушие к месту своего обитания. Мол, не мужское это – тосковать по детству. А в то же время, никто из его сверстников не умел скучать и грустить по прошлому так отчаянно и так самозабвенно, как он. Порой, когда он приезжал погостить к матери или сестре, его сердце сжималось в маленький колючий комок и больно царапало грудь изнутри. Он все время спрашивал самого себя – куда же улетело его детство? – и не находил ответа. Кажется, оно так и растворилось в этих кустах сирени и серо-голубом небе без единого облачка. Или в этом серебряном пруду в парке. Просто утонуло когда-то давным-давно, а сам Рома даже не замечал, как теряет самое важное и дорогое, что когда-либо имел. Чтобы лишний раз не мучить себя этой самой приятной пыткой из всех, изобретенных богом, Лузов старался как можно реже приезжать в родной район. Поэтому он уже два года снимал квартиру на Войковской, и такое положение дел его более-менее устраивало. В вопросах жилья он действительно был абсолютно не притязателен. Человеку творческому, ему важна была атмосфера и «воздух», как он сам это называл. Когда «воздух» хорош и не придавливает тебя к земле – тогда и работается легко, и находишь в себе силы писать.