Елизавета Ставрогина - Прыжок

– Это отрывок из произведения господина Лузова, – надменно-торжественно продекламировала Плутова, ноздри ее победоносно раздулись от резкого выдоха. Роман Борисович, весь бледный и обледеневший, следил за реакцией авторов и работников издательства. Вера ласково положила руку ему на колено, но он резко дернулся в сторону и нахмурился.

– Что ж, это действительно ново, – вдруг отозвался из небытия Полонин. – Очень даже свежо, в духе времени. Он может двигать современную литературу вперед, только бы внести некоторые стилистические поправки…

И тут Плутова беспардонно подняла ладонь вверх, прося его замолчать.

– Вы действительно так считаете? – спросила она, хитро прищуриваясь и заглядывая в его мрачные глаза. Полонин быстро отвел взгляд и замешкался.

– Ну, я бы сказал, что это как минимум интересно…

Холодного Лузова вдруг обдало жаром. Он понял, что все, кто сидел с ним за одним столом, не только в тайне презирали Плутову, но и по-заячьи боялись ее. И следом за жаром, словно таз с ледяной водой, обрушилось на него осознание, что сама Светлана Родионовна прекрасно это знает. Не в силах вынести ни секунды этой публичной пытки, он с грохотом вскочил из-за стола и выбежал из приемного кабинета редакции. Вера, тихо извинившись, тут же бросилась вслед за ним. Она нагнала его в холле и схватила за руку.

– Вера, хватит таскаться за мной! – вдруг закричал он, и испуганная девушка отшатнулась назад. Никогда прежде Лузов не повышал на нее голоса.

– Ты ведь сам позвал меня. Не нужно вести себя так, – принялась втолковывать она, будто общаясь с маленьким ребенком. – Эти люди могут помочь тебе в твоем деле, так что будь добр уважать их хотя бы ради судьбы твоего романа.

Глаза Лузова злобно сверкнули и быстро потухли, однако Вере удалось заметить, как в одну секунду изменилось его лицо.

– Как бы сильно я ни любил свою книгу, даже ради нее я не стану поддерживать их абсурдные, тупые разговоры ни о чём, а тем более пытаться этому сброду понравиться! Да я лучше сдохну!

Вера закрыла его рот руками, и в её взгляде выразился неподдельный ужас.

– Никогда, никогда не говори ничего подобного! – взволнованно произнесла она. Лузов резко одернул её руку.

– А ты заставь меня, – сквозь зубы проговорил он, смотря Вере в глаза. Та нервно обхватила руками живот, будто прячась от грозного пристального взгляда. Лузов цинично усмехнулся, дернулся вперед – отчего Вера чуть не испустила дух – сдержанно поцеловал её и попрощался.

«Ты угадал: любовь моя такая,

Что даже ты не мог ее убить» 7 7 Ахматова Анна Андреевна (1889-1966гг.)/ «А ты теперь тяжелый и унылый…»

Из-за темного облака над зданием правительства Московской области уже вылупилась половина лунной скорлупки. Вера шла по мосту, отчаянно кутаясь в шарф, но ничто не спасало от ветра, дующего с реки. Ее душила обида, она чувствовала себя использованной. Она шла и думала: «Никогда в жизни больше с ним не заговорю! Пошел он к черту, этот психопат!» И нельзя осудить ее за лицемерие – она и вправду считала Лузова полупомешанным. Что-то выдавало в нем настоящего маньяка, и Вера, долго страдавшая паническими атаками, иногда всерьез его побаивалась. Его по-настоящему дьявольская красота превращалась в омерзительное уродство, как только в лице его изображалась горячая злоба. Такая метаморфоза холодила душу Веры и обезоруживала ее.

После смерти мужа она стала замечать за собой головокружения и приступы необоснованного страха. Часто случалось, что она просыпалась среди ночи от стойкого чувства близкой смерти. Она то и дело бегала в комнату своей дочки, чтобы убедиться, дышит ли та в своей кроватке. Бывало даже, что страх смерти сковывал ее в общественном месте, и тогда она в ужасе убегала подальше от скопления людей, падала на землю и закрывала голову руками.

Страх неотступно преследовал ее от самого метро. Вера дышала часто, глотая обжигающе холодный воздух, порывистый ветер залетал в уши и колюче морозил их. Она дошла уже до середины, как вдруг зашлось сердце. Обхватив металлическую палку перил, Вера медленно опустилась на мост. Люди теплыми сгустками проходили мимо, чувствовалось, как трясется под ними железная махина. Гулче звучали голоса, снег больно белел перед глазами. Кто-то остановился рядом и заговорил громко и взволнованно. Вера не могла посмотреть наверх и просто сидела, опьяненная своим страхом. Тогда человек бережно обхватил ее руку и, чуть помогая корпусом сзади, поднял Веру на ноги.

Его звали Артем Дягилев. Он был совершенно обычный, ничем не примечательный, без малейшей доли «цветущей сложности». Он был обычен до превосходности, непримечателен до величия. В таких мужчин никогда не влюбляются с первого взгляда, от них не теряют голову. Они просто есть, они незатейливы и легки на подъем – и в конечном счете они получают все самое лучшее, потому что умеют ждать.

Он подхватил Веру под руки, спрятал под огромную черную палатку своего плаща и повел ее, трясущуюся, домой. Когда Вера очутилась в постели, привычная домашняя сумрачность пахнула в лицо – она успокоилась. Свет потух, опустились, вздохнув тяжело, занавески на окнах. Не было больше страха, несчастья, соленые капли дождя, как слезы, стекали с крыш. И смерти тоже не было. Вере не нужен был этот выдуманный бог, не нужен был рассеивающийся перед глазами продырявленный пулями образ жертвенности, она сама была и богом, и жертвой.

Между тем приближался злополучный день середины марта. Иные раздраженно закатывали глаза и начинали махать руками, стоило кому-то заговорить о выборах, другие оживленно включались в дискуссию. В университете Лузов не особо поддерживал эти разговоры с известными либералами, в плане политическом он взял на вооружение тактику Микояна и двигался «между струйками», чтобы не промокнуть. Хотя полностью избежать прений ему не удалось, и один профессор с кафедры сумел-таки подловить его на «политической мимикрии». Лузов лишь посмеялся и быстро забыл о нанесенном оскорблении.

– Это в ваши годы, господин профессор, обычные люди мечтали вмешиваться в политику и влиять на нее, – парировал Роман Борисович. – Сегодняшнее общество политически индифферентно. Мы ничего не решаем, а только упиваемся своими иллюзиями о демократии и власти народа, который с помощью бунта сможет свергнуть незаконного монарха.

– Вы рассуждаете, как мальчик! Я ожидал от вас большего, – едко усмехнулся старый профессор. – Если кто и должен влиять на ситуацию, так это интеллигенция. Так всегда было, так всегда и будет.

Рома едва сдержался, чтобы не прыснуть смехом. Наивность этого мудрого ученого поразила его, впервые он осознал подлинную разницу поколений.