Елена Солнцева - Для имени твоего

В очередной любовной истории была поставлена точка. Через какие муки и страдания пришлось пройти. Как глубоко пришлось покопаться в своей душе. От разочарований до всплесков, к высоким чувственным порывам, и путь к восторженным идеалам был проделан длиною в целый год. И вот он – happy end. Happy end подмигивал красивой флешкой, усыпанной сверкающими камушками, и лежал на столике у телевизора. Верочка была непомерно рада, что ей удалось-таки свести к счастливому завершению историю двух любящих сердец, к небольшому сожалению, ни одно из них не было ее. Это были всего лишь сказки, иллюзии, которыми она хотела раскрасить мир вокруг себя, своих близких в теплые тона душевных переживаний. И вот вся эта теплота, собранная в маленькой флешке, ждала своего воплощения в красивую глянцевую упаковку на радость ее читателей. Писать Верочка начала давно, сколько себя и помнила. А вот издавать свои книги и отдавать их на людской суд у нее был не такой большой опыт. Ее немудреные истории, к ее же удивлению, всегда находили своего почитателя. «Ваши книги не портят настроения», – резюмировал как-то ее редактор. И это стало ее вдохновляющим девизом – «Не портить настроение». И были ею написанные истории просты и наивны, как сама жизнь за окном ее квартиры. В этот дом она переехала не так давно, сбежав от родительской опеки, как ей казалось мелочной. «Надо обязательно завтракать» – можно подумать, что во всей Москве нельзя найти с утра чашку кофе. «Не забывай, зубы надо чистить и на ночь» – ну что же я, совсем дикая замарашка какая-то? «Нельзя в такую погоду без шапки» – это когда уже температуры на улице перешагнули нулевой рубеж и стремительно потянулись к плюсу. Ох уж эти «надо», «не забудь» и «нельзя». Нет, конечно же, родительская забота приятна и расслабляет. Но вот от последнего, от расслабления, Верочка и сбежала в подвернувшуюся квартиру в центре столицы. Ее школьная подруга, вышедшая замуж за дипломата, не раздумывая уехала за ним к его месту службы, в Париж. «С милым рай и в шалаше, если милый атташе», как говорилось в старой поговорке, и Верочкина подруга уехала облагораживать парижский шалаш, а московский поручила поддерживать Вере. Верочка была этому случаю очень рада. Самостоятельности очень хотелось, последний курс института, преддипломный семестр, свободное посещение вуза и море времени для творчества. А также и подруге услугу оказать и родителей не обидеть. Планов громадье, но, безусловно, мирного характера, не то что средневековые страсти, бушующие на экране телевизора.

Собираясь в редакцию, а ведь, по сути, это событие было праздником, требующим особых сборов для себя любимой, Веруша, перебегая из ванной в комнату, из комнаты на кухню, из кухни в ванную, выполняя обряд превращения из куколки в эфемерное создание, изредка бросала взгляд на экран телевизора. Фон, как ей вначале показалось, был как нельзя кстати к ее приподнятому настроению. «Париж – это праздник, который всегда с тобой», – сказал любимый Верочкин классик. Ах, Париж! Ах, Собор Парижской Богоматери! Он красив и величествен вне времени. А уж в ускользающей утренней дымке хорош на удивление. Это все незабываемо. Ах, Депардье, любимый актер! В мысли о предстоящей встрече с редактором для обсуждения технических моментов, связанных с изданием написанного ей любовного опуса, вклинивалось навязчивое «ах», да «ах». В общем, «увидеть Париж и умереть». На экране прокручивали французский сериал. Узнаваемые артисты в исторических костюмах что-то там реконструировали из своего исторического прошлого. Суд, судилище. В какой-то момент Верочка даже затушевалась в своих праздничных сборах, что-то там такое страшное происходило на экране. А Депардье какой-то осунувшийся и в лохмотьях.

Опаздываю же к назначенному времени в редакцию. Депардье что – бормочет себе под нос приглушенно, и это повторяется по-русски, голосом дублирующего его русского артиста. Тихо слышно: «Не для себя, не для себя, а для имени твоего…» Потом послышалось слово, произнесенное с экрана, как будто ее окликнули. «Вериус» – так иногда, когда было необходимо подчеркнуть серьезность момента, обращался к ней папа. И Верочка, отвлекаясь от своих сборов, подошла к экрану и пристально стала всматриваться в того, кто позвал ее. Слова произнес Депардье. Это же кино. Не надо дело на безделье менять. И после наведения последних штрихов к соответствующему мероприятию образу, бережно положив свое сокровище, флешку с Happy end в сумочку – все, надо бежать. «Отрекаюсь», – накрыл Веру пронизывающий до мурашек на теле голос. Вера обернулась на экран. Депардье смотрел на нее, потом, ей показалось, скорее сквозь нее, а затем поднял глаза ввысь. Вера замерла на мгновение. Всполохи черного дыма занавесили весь экран, и вслед за словом, означающим по-французски «конец», появились очертания черного кота, с явным намеком на связь с мистикой. Вера стряхнула с себя это непонятное оцепенение, сказала сама себе нравоучительным тоном: «История всех рассудит». Она решительно нажала на кнопку «выкл.» на пульте, развернулась к входной двери, перед глазами проскользнул настенный календарь с выделенной датой сегодняшнего дня, 18 марта 2014, и вышла из дома.

Весенним теплым парижским утром солнечные лучи кокетливо пробегали по золоченым атрибутам кардинальских одеяний, то прячась, то искрясь в горностаевых мехах на бархатных одеждах папского легата кардинала Альбано, торжественным голосом зачитывающего приговор тамплиерам. Толпа слушала этот бредовый приговор, но не удивлялась. За семь лет, как начались процессы над орденом, наслушались много. А где правда, а где «бред сумасшедшего», кто разберет. Поклонялись демону Бафомету, и неким «говорящим головам», и что еще они поклонялись черной кошке – олицетворению Сатаны и т. д., и т. д. Ну куда же еще ниже может опуститься бывшая христианская душа. Толпа внимательно вслушивалась в каждое слово приговора. При первом появлении бывших руководителей могущественного ордена, представших перед народом четырьмя стариками, оборванными и истощенными, не все были на стороне «праведного» суда. Жалость – это то чувство, которое в простом народе если и бывает притуплено задавленностью нужного властным структурам взгляда на их суд, то все равно прорастет сквозь каменный и безжалостный свод обвинений. За семь лет эта история то обострялась новыми слухами, подбрасываемыми из казематов в народ, то острота восприятия притуплялась от иных россказней, доведенных до абсурда тысячными пересказами так называемых «сарафанных радио». Но когда голос кардинала Альбано, величественно проплывая под куполом собора, накрыл толпу грозными и назидательными словами о Страшном суде, народ был на стороне суда. А раздавленность тамплиеров тяжестью выдвинутых против них обвинений казалась справедливой. Безжалостность воцарилась вокруг в том смысле, что по их «заслугам» и было им поделом. И вот в эту самую наивысшую точку единения верхов и низов выкрик Жака де Моле перерезал единомышленное одобрение выдвинутых обвинений. Гром и молнии вырвались из груди Великого магистра: «Отрекаюсь!» От пронизывающего до мурашек в теле голоса оцепенели все собравшиеся у храма.

Читать дальше