Анна Всеволодова - Приди сюда, о Росс, свой сан и долг узнать… (сборник)

Сели в сани Иохант с Ильей. А лошадь где же?

– Сани вниз сами побегут, а лошадь возьмем как домой соберемся.

Не знал Илья верить или нет. Путь ведь не малый, гора не такая с какой ребятишки на салазках тешатся, и лесом поросла. Но под умелой рукой Иоханта сани, точно кони, чуяли волю путника. Илья и опомниться не успел, как очутились они над самым селением. Несколько могучих стволов закрывали веселые огоньки, что загорались в оконцах его – сумерки еще не настали, но тень от горы уже окутала все предметы. Встал Иохант и скинул рукавицы.

– Знаешь, зачем мы тут?

– Да забирай свою зазнобу, сдалась она мне, – хотел отвечать Илья, но показалось ему стыдным вот так просто поддаться Иоханту. Пожалуй, ославит он тогда Илью трусом. Но и драться за Хольдригу Илье было лень. Беспечно передернул он плечом.

– Разе чтобы с тобою потешиться.

Схватил Иохант из саней крепкий посошок, с заостренным концом – род трости, бродящего по крутым склонам пастуха, и к Илье бросился. Но проворно нырнул тот под оружие поселянина и вот уже отброшено оно далеко в снег, а оба противника скатились вниз – к темным еловым стволам, под низкие мохнатые ветви. Больно ушибся Илья головою о твердые корни, потемнело у него в глазах. Шибко закачались ветви от удара, обдавая Илью морозным духом, прозвенел испугою птичий голосок:

«Не одолею – убьёт» подумал Илья. Собрал он все силы и толкнул вниз Иоханта. С полсажени не падал Иохант, да на беду его очутился под ним валун-камень. Силится подняться он с камня и не может – повредилась кость, не ступить ему на больную ногу.

– Коня возьму и ворочусь, – сказал Илья.

Бодро зашагал он вниз. К самой ночи воротились Илья с Йохантом. Горько плакала, поджидая их Хольдрига, упрекала она отца за вероломство – не к добру Йохант взял Илью в спутники. Но увидав Илью живым и здоровым, громко вскрикнула она от радости. Не смотрит Хольдрига на несчастного Иоханта, совестится прямо глядеть и на Илью, только тихо шепчет отцу:

– Верно Фёнз покарал Иоханта за то, что поднял он руку на иноземного дюка.

Иоханта же уложили в ту самую постель, в которой больным лежал Илья. Насилу промолвил печальный Иохант:

– Сам не пойму, как оступился я на тропе, по которой бегал ребёнком.

Никогда не мог понять Илья, как сладилась его свадьба. Он не обхаживал Хольдригу, не сватался. Но назвал Ресс гостей со всей округи, наварил, нажарил всяких снедеи, отслужил поп латинскую обедню и объявил Хольдригу женою Ильи. «Стало, так быть суждено, – думал он, – зимой перевала всё одно не одолеть, да и Ресс не приголубит, коли воротит, а добром уйти и думать нечего – не пустит, уж больно приглянулся я его дочке. А девица она хоть куда, так пусть её радуется, а летом, таки уйду».

Но пришло и прошло лето, а Илья не ушёл – скоро родить Хольдриге, негоже оставить её теперь.

Какого ладного, пригожего сына принесла Хольдрига, а там и второго, и третьего! Илья разжился не хуже Ресса: дом его в два жилья строен из вековых стволов, обшит тесом, нарядно выкрашен, полон всякой всячины. Сыны его растут здоровыми и сильными, не болеют, не чахнут его коровы, только сам он заметно и скоро стал сдавать. Нелюдим стал Илья, пасмурен, только с одним Иохантом любит он беседовать, очень сошёлся с ним в последние годы. Вместе охотятся они в горах, сидят друг подле друга под елями, закусывая ржаным хлебом и сыром. Скачет над ними по смолистому стволу лесная пташка, звонко щебечет она в самые уши Илье:

– Старший сын твои не хочет жениться осенью? Двадцатый год пошёл, – спрашивал Иохант.

– А ты за него Хейдин прочишь? Хейдин звалась дочь Йоханта.

– Почему нет? Как жена моя померла, стала Хейдин тосковать – без матери скучно ей, одна у меня осталась в доме.

– Скучно, – согласился Илья, поглядывая за горы.

Вспорхнула с еловой ветки птичка, чиркнула рядом с самым лицом Ильи, ровно в насмешку над ним, взвилась в небо и понеслась к перевалу.

– Знаешь, Иохант, – раздумчиво молвил Илья, – хочу поохотиться один за перевалом. Ты пригляди без меня за домом.

Долго посмотрел на Илью Иохант, помолчал, принялся не спеша укладывать в сумку хлеб и сыр, коротко ответил:

– Хорошо.

Дома ждали слёзы Хольдриги:

– Осень на исходе, того и гляди Фёнз налетит на перевал.

– Укроюсь на верхнем зимовье.

– Нет там никого – коров всех уже согнали в долину!

– Полно, Хольдрига. Настреляю козлиных шкур, отдам скорняку, будет у тебя новая шуба.

Белое, полное лицо Хольдриги осветилось улыбкой, но строги остались глаза Ильи.

«Белуга, по ней хоть умри с тоски», – думал он, глядя к перевалу. Ничего не взял с собою Илья кроме ружья, небольшого запаса пороху, хлеба с сыром и фляги вина. Не то почует неладное Хольдрига. «Дом – полная чаша, трое сыновей – совсем готовые даровые работники и Иохант скучать не даст, будет с неё. Не на цепи же в самом деле до смерти мне сидеть, хоть лягу в родную землю!» – думал Илья, прощаясь с Хольдригои. «А меньшой таки в родительницу мою лицом вышел, – вспоминал он, скоро шагая по взбирающейся круто тропе, – тоже дюком глядится. Дай ему Бог!» Радостен был подъём из долины, ни разу не оглянулся Илья на селение, в котором провёл более двадцати лет. День стоял сырой, скверный, не чета погоде, что искрилась в сердце путника. Тяжёлые ели раскачивались, как тростник, прямо над головою Ильи, обдавая его клубами тумана натягивало тучи. К ночи Илья завернул в сторожку охотника, прозванного словно гора, Менхом. Ребятишки его, загорелые до черноты, ровно лесные орехи, посыпались будто из мешка, на крыльцо домика, обложенного кругом каменными глыбами – не принёс ли путник гостинца из долины?

– Настрелял ли чего? – спросил Менх, наливая Илье из кофейника в глиняную кружку.

Тот только рукой махнул.

– Ничто, – продолжал Менх, – назавтра Фёнз погонит низко своих чёрных овец, примется срывать вековые стволы, переставлять горбуны-валуны, словно шахматные фигурки. А как Фёнз уснёт, так косули хорониться перестанут.

Менх поднялся поправить лампадку, теплившуюся перед образом Божьей Матери, устроенным на подставце из рогов косули. «Скорей на перевал, пока не хватились» думал Илья, но, утомленный дневным переходом, уснул, как по команде, уронив голову на стол. И пригрезился ему странный сон, ни образ, ни звук, а только запах, ровно медовый, но с горечью и тоньше, как от свежего гречишного мёду бывает. Уже вышел Илья в путь, а дух тот всё ему чудился, всё старался Илья его припомнить. «Не мёд то был – эдельваис» догадался Илья. Меж тем, погода не унималась. Фёнз швырял Илье в лицо своих пажей целыми пригоршнями. То были ветра с ледников Шрекхора и Веттерхора. Они приказывали Илье поворотить, стращали гневом Фёнза, но видя, что ничего не успевают, отстали. Не мало хлебнул Илья тумана, приправленного ароматами высохшего горного луга, прежде чем достиг вершины. Присел передохнуть под деревянным большим распятием, осенявшим спуск в другую долину. Бурный летнею порою водопад, застывшим языком тускло светился в ранних осенних сумерках. Хорош, должно быть, он жарким июльским полднем» грохоча, словно вся артиллерия союзных армии. Илья живо подобрал оставшиеся в мешке снеди и поднялся. Челядь Фёнза, выскочившая из ледников, таки не позволила ему начать спуск раньше сумерек. А спуск – самая трудная часть пути – северный склон горы уже там и тут белеет обманчивою белою прикрасой. Под нею лёд, расселина, валун или даже смерть. Прежде чем сделать шаг, нужно вырубить ступеньку, прыгать с одного прочного местечка на другое, вовремя хвататься за колючие еловые ветви, ежели потребуется, остаться на них до утреннего света, пока не смилуется Фёнз, не отзовет челяди своей в ледяные чертоги. Всё это не раз проделывал Илья, но пронеслось над ним много зим, теперь он не проворнее белки, не выносливей косули, что взбирается неутомимой к самому небу. Не поворотить ли пока не стемнело совсем к Менху? А что ежели Илью уже ищут, что ежели в ту минуту, как он стоит, раздумывая у креста, Менх указывает его следы? Пойдут крики, свара, толки, срам по всей округе – добром Хольдрига не пустит. Да разве мало пропадает без следа, гибнет по горам стрелков? Нет – и концы в воду! Скорее, скорее!