Анна Всеволодова - Приди сюда, о Росс, свой сан и долг узнать… (сборник)

Сентября 11-го дня

До выезда на Москву, я шел с собаками по полям любезного бригадира, затравя волка и нескольких степных зайцев. Мне особенно думалось во время охоты, как то нередко со мною бывает, так что, воротясь к себе, сел писать, а нечто и рассудил отослать знакомцам. Писал к господину N. Между прочим, не умолчал и о «московском обхождении», коего память снова тревожат. Впрочем, потаенно, чтобы, буде N Салтыковых отложился, прямо ничего сыскать неприятели за мною не могли:

«я зело сумнителен, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилии, тогда горше прежнего идолопоклонничать и милости у них всех искать, да ещё и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без раздоров не будет, и так, один будет миловать, а другие, на того злобствуя, вредить и губить станут. Из своих интересов будут прибирать к себе из мелочи больше партизанов, и в чьей партии будет больше голосов, тот что захочет, то и станет делать, и кого захотят, того выводить станут; а бессильный, хотя бы и достойный был, всегда назади оставаться будет. Народ наш наполнен трусостью и похлебством, для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или и страха ради, – и так, хотя б и вольные всего общества голосы требованы в правлении дел были, однако ж бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно. А кто будет правду говорить, те пропадать станут. Токмо ежели и вовсе волю дать, известно вам, что народ наш не вовсе честолюбив, и для того, если некоторого принуждения не будет, то, конечно, и такие, которые в своём доме едят один ржаной хлеб, не похотят через свои труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме что всяк захочет лежать в своём доме.

Итак, прежде прочего, должно самую душу народную, вкупе от шляхетства до последнего поселянина, всячески нудиться возвышать, дабы взыскивали славы Божия и отечества пользы…"

Дверь стукнула, Милькин бросил рукопись в портфель и поднялся навстречу директору школы. Тот сунул перед лицо его смятую тетрадь, что держал в руках и ткнул в испещренную круглым детским почерком строку красным пальцем:

«L'homme vit par son âme, et l'âme est la pensée».

– Так ведь то старый добрый Антуан Тома, – улыбнулся Милькин, – прозаик и поэт, родился в 1732 году, умер в…

– Умер и хорошо сделал, – перебил директор, – в советской школе не место таким прозаикам и тем, кто их пропагандирует.

– Но он не писал о Боге, он один из так называемых "просветителей", даже Кондильяк…

– Я не знаю и знать не хочу никакого вашего Кондильяка! "Не писал о Боге"! А что значит "l'me" по-вашему?

– Душа.

– Так это то же, что и Бог!

– О, нет, вы очень неправы! Конечно, душа человека сотворена по подобию Божию, однако сущность души находим и у животных, и у растении…

– С меня хватит! То, что вам поручено преподавание французского языка советским детям, не означает… не означает поповского балагана. Великая Октябрьская революция, биография Владимира Ильича Ленина, праздник труда, мало ли нужных и полезных знании можно доставить ученикам?! Даже таким, казалось бы, никчёмным предметом, как ваш – французским.

– Понимаю. Буду стараться.

– Вы и прошлый раз говорили то же, а вот снова! – директор, отдуваясь, тряхнул тетрадью.

– Теперь вы все мне разъяснили, а прежде я слишком узко понимал ваши слова.

– Если теперь вы опять чего недопоймете… – директор сердито отвернулся, не кончив фразы, и покинул учительскую.

Милькин, выждав минуту, проворно подхватил парусиновый портфель, покрыл голову соломенной дешёвой шляпою, толкнул дверь и сбежал с крыльца.

«Не знаю, где присяду, что стану думать, но жажду воротиться к этому нравственному состоянию. За весь холод и одиночество своей жизни отогрелся я в подвале чудного сего дома! Ах, да дадут ли ещё нынче в него спуститься?! Жена скажет тотчас, как взойду – «к столу», сосед спросит примус, сын станет рассказывать о футболе. Давеча, холостой брат писал мне «ты счастлив, потому что имеешь сына». Положим, я точно счастлив, но не оттого, что имею сына. Впрочем, он добрый мальчик, а только живёт в ином мире, не в том, в котором я. Один только Прокин меня умеет понять, а если бы и не так, от того ничто бы не изменилось. Как странно – ещё двух лет не минуло, как все это сталось, а кажется то прошлое, что было прежде далеко-далеко и землей поросло. Жена давеча говорила: «Сколько можно вам о Еропкине и друзьях его, доме, вотчине говорить – он умер давно, нет его».

– Если его нет, так значит и меня нет, а раз я существую, он – тем более, – хотел отвечать ей, но не стал – только браниться».

Самой острой болью Милькина была несчастная судьба Садков – красивейшей части уникального архитектурно-паркового комплекса Подмосковья. Семья Милькиных жила в усадебном доме в Садках, превращенном в общежитие, очень любила и дом, и его окрестности, здесь ещё можно было любоваться остатками прежней роскоши. В парке, пересекаемом рекой Лопасней, частично уцелели прежние садовые «затеи»: беседки, павильон, колоннада (в виде искусственно сооруженных руин), копаные пруды, двухэтажное здание бывшей богадельни в готическом стиле; псовый двор в виде миниатюрной средневековой крепости (разобран), обширный конный двор. В 1926 году следы варварства победителей России видны ещё были, – бродя по берегу реки, вы натыкаетесь то на руку, выглядывающую из земли, то на женский торс, то на античный профиль мужской головы…

Древнейшее упоминание о Садках связано с походом хана Девлет-Гирея на Москву в 1572 году. И только с укреплением государства Садки превратились в тихую провинцию, где возникали уютные фамильные гнезда.

Находился этот райский уголок рядом со старинным торговым селом Лопасня. Перед мостом через реку – поворачивали влево. По высокому левобережью и шла дорога к Садкам. Жаль, что теперь сюда по берегу не пройдешь. И старая дорога, и самая усадьба разрезана на куски. На высоком берегу Лопасни стоит старинный деревянный дом на белокаменном цокольном основании, выложенным подмосковным известняком. Нижний полуподвальный этаж имел семь окон. Широкий размах фасада обращен в сторону парка, который спускается под гору (к прудам и реке) от небольшого партера. Одиннадцать больших высоких окон, образующих выверенный ряд и глядящих на реку, разбежались по фасаду в строгом ритме. Венчает усадебный дом мезонин в три окна. Над ними под самым коньком овальным полумесяцем врезан слуховой проем. В первозданном виде дом блистал ослепительной белизной побелки…

Рядом с домом – церковь Иоанна Предтечи. Древняя деревянная церковь с тем же названием была сожжена ещё крымскими татарами.