Алексей Марьясов - 18

Передо мной стоит задача: сыграть этот вечер как можно в более мажорной тональности, чтобы позже в постели она сказала мне «да». Как там у Джойса. Он почувствовал мои груди и их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да. Я хочу ее, черт!

Но женщины никогда не трахаются просто так. Это мое горькое открытие. Никогда. Не верьте оторвам в желтых клеенчатых штанах и с пирсингом. Тем, кто прикуривает от вашей сигареты и насмешливо выпускает дым вам же в лицо. Даже они не трахаются за счастье. И когда засовываете свою ладонь им между ног и трогаете теплый, влажный пирожок через хлопчатобумажные трусы, не думайте о том, что это сойдет вам с рук. Самки животных никогда не испытывают оргазма. Вот ведь, в чем штука. И в женщинах, наверное, еще слишком сильна эта странная память о прошлом человечества. Обними меня, просят они. Говори со мной. Они научились кончать, но так и не научились по-настоящему хотеть. Так, как хотят друг друга два гомика, одурманенные тестостероном.

У женщин мало тестостерона. У них слишком уж трезвый взгляд и на жизнь, и на секс. Она не даст вам просто так, не верьте. Лучше сделайте предоплату, сложите к ее ногам свой учащенный пульс и медленные секунды, предложите ей свою смерть и свое семя. А когда будете трахать ее, с силой разводя судорожными пальцами мягкие ягодицы и дыша в слабую женскую шею, попробуйте подумать о том, как выглядите в ее глазах. Будьте уверены, даже когда женщина, запрокинув голову, закрывает глаза, когда по телу ее пробегает неотвратимая дрожь, она все равно не ваша и не с вами.

– И тогда он сказал, можете идти. Я купил молока, желе и пошел домой, – повторяю я конец своей истории.

– Мне все равно, – неожиданно говорит она.

– Мне тоже, можешь не верить, – отзываюсь я равнодушно. Но меня по-прежнему тревожит ее попа. Я вспоминаю, как утром смотрел на потные волоски, торчащие из-под трусов неизвестной мне Ларисы в юбочке-трапеции. Я встаю, подхожу к жене и заглядываю через ее плечо в кружащееся варево. Потом целую пушистый затылок.

– Стас, – говорит она раздраженно. Я отхожу и плюхаюсь в соломенное кресло. Я думаю о том, чтобы обидеться и заткнуться. Иногда приятно обижаться, знаете ли. Но не сегодня, если я хочу, чтобы ночью мы были вместе. И только ли ради этого, впрочем.

– Ты не веришь мне, потому что я тебе безразличен. Да?

Это запрещенный прием, я пытаюсь вывернуть ситуацию наоборот, заставить ее почувствовать себя виноватой. «Пожалей меня», – вот что сквозит на деле в моих словах. Понимает ли она это? Вероятно, да. У нее в жилах течет гордая аланская кровь.

– Это я тебе безразлична. Я просила тебя утром остаться, а ты хлопнул дверью. Что было важнее меня?

– Ничего, – я отвечаю так лишь потому, что не могу придумать ничего лучше. Мне вдруг делается отвратительна вся моя ложь. У нас могли бы быть такие прекрасные отношения, как в чувственных, кристально аристократичных романах Франсуазы Саган.

Я снова делаю паузу и состраиваю драматическую мину, но она не замечает моей напускной обиды, и стрела летит мимо цели. Я включаю приемник, но не делаю звук слишком громким, опасаясь, что это может помешать нашему разговору. Чтобы примириться, мы должны дать волю словам. Так уже бывало прежде.

– Почему ты не остался? – она неожиданно перестает мешать желе, и, обернувшись через плечо, как-то зло вглядывается в мое лицо. Что я могу ответить? Усталость дает о себе знать, и исчезнувшее было пару минут назад раздражение возвращается.

– Почему ты не остался, Стас?

– Потому что я не могу поступать исключительно так, как меня попросят.

– Ты меня называешь во множественном числе?

– Что? – я понимаю ее вопрос с секундным опозданием, но она тут же чувствует это, и мрачная стена между нами, которую я намеревался разрушить этим вечером легкомысленной болтовней, становится еще выше.

Она отворачивается. Я начинаю бессмысленно переключать станции.

– Я же вернулся. И довольно быстро.

– Спасибо за одолжение.

– Это не одолжение.

– Наверное. Это хуже. Унижение. Почему ты не остался?

– Почему ты не можешь перестать меня об этом спрашивать?! – Я неожиданно срываюсь. Ошибка. Проигрываю эту партию.

– Потому что я нервничаю, Стас! Я всегда нервничаю, когда ты уходишь! Я не хочу оставаться одна, понял? Ты же такой умный, ч-черт! Ты же так хорошо понимаешь женщин, тех, кто не зависит от тебя и от твоей блажи. И главный женский страх – это одиночество! Почему я вообще должна тебе это говорить?

– Можешь не говорить.

Еще одна ошибка, более грубая. Мне нечего ответить, вот и все. Все, что я мог бы сказать сейчас, невыразимо посредством языка. Я мог бы обнять ее. Это все, на что я способен.

– Когда я выходила за тебя замуж, – говорит она с горечью, – то более всего я ценила в тебе одно качество.

– И какое же?

– Ты мне никогда не врал, Стас, вот какое!

Она переходит на крик, и взгляд ее становится мутным от набегающих слез. Страх и злоба борются во мне, я отворачиваюсь и гляжусь в запотевшее окно, за которым нервно и часто мигает желтое слово «ПОЧТА».

– Выключи газ, – тихо говорю я, – воздух слишком влажный.

Она молчит, и бешенство в ее глазах сменяется недоумением. Затем она поворачивает черную ручку, и кипение прекращается.

– Дело даже не в наркотиках, – произносит она после небольшой паузы. – Может быть, мне просто кажется, что ты стал другим…

– Я прежний, – быстро говорю я, сам ужасаясь такой возможности, но она не обращает на эти слова никакого внимания.

– Наверное, это просто моя внутренняя проблема… Мне трудно мириться с тем, что ты все время стремишься уйти. Я могу заменить жизнь с тобой на жизнь без тебя. Но я никогда не хотела этого. До тех пор, пока не стала уставать от одиночества. Понимаешь, Стас, я просто устаю. Укатали Сивку крутые горки.

– Ну-ну…– бормочу я. Мне вдруг хочется объяснить ей, что я по-прежнему люблю ее, и больше всего на свете я люблю смотреть с ней телевизор и готовить на кухне. И мои уходы вовсе не означают, что я потерял интерес к своей жене. Просто мне нужно иногда это чувство, когда мир замирает вокруг, и делается так уютно в своей скорлупе. Я открываю рот, молчу, снова закрываю его. Мне страшно, что если я заговорю об этом, наши отношения уже никогда не будут такими как прежде.

– Я писатель, – вымученно произношу ничего не оправдывающие слова. – Мне нужны впечатления и люди. Понимаешь, разные люди и судьбы. Иногда изломанные судьбы. Эти люди кажутся тебе говном. Мне и самому так кажется…

– Мне плевать, что тебе кажется! – она с силой бросает ложку в кастрюлю с желе, и розовая жидкость выплескивается через край. Мой взгляд замирает на медленных каплях.