Алексей Марьясов - 18

– Мне плевать, что ты писатель, понял? Никто еще не стал писать лучше лишь потому, что решил опуститься на дно. Можешь считать меня посредственностью, но мне нужна нормальная жизнь. В самом обычном смысле. С тобой эта жизнь невозможна.

– Возможна, – шепчу я, опуская глаза. Страх, что сейчас произойдет что-то непоправимое, вдруг делается самым сильным чувством.

– Может ты и хороший человек, Стас. Сам по себе ты неплох. Но плохо мне и чем дальше, тем хуже. Знаешь, какие мысли в последнее время лезут мне в голову, когда мы занимаемся любовью?

– Какие? – говорю я, пытаясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

– Такие! – передразнивает она мой тон. Затем, помолчав, – с кем ты был днем. До меня. Ты понимаешь?

– Да? Такие мысли? Это неправда.

А правду я не могу сказать, добавляю мысленно, прости меня.

– Откуда я знаю? В каждом твоем слове теперь ложь. Ты начинаешь врать, даже если в этом нет никакой нужды. По привычке. Ты не замечал?

– Нет, не замечал. – Я поднимаюсь и, стараясь не смотреть на Лену, подхожу к окну. Дышу на стекло и провожу одинокую линию, перечеркивающую тревожное слово «ПОЧТА». Я не могу продолжать этот разговор. Я приперт к стенке.

– Почему ты все время врешь, Стас, ты можешь это объяснить? Почему, когда я со слезами на глазах упрашиваю тебя побыть со мной, ты ведешь себя так, словно я пустое место? Почему ты вспоминаешь о том, что у тебя есть жена, лишь тогда, когда тебе хочется куда-нибудь засунуть свой член?! Потому, что ты не любишь меня или потому, что ты наркоман?

– Не важно, – неожиданно для себя самого отвечаю я.

– Что ты сказал?

– Я сказал не важно. Я вообще не должен что-либо отвечать.

– Так ты считаешь, что ты мне ничего не должен?

Лена щурит глаза и произносит эти слова каким-то сиплым изменившимся голосом. Я все еще не хочу ссоры, мне неприятно обижать людей, особенно близких. Но я устал. Трудный выдался денек, знаете ли. Хочется спать, а не говорить о важном.

– Я считаю, что я тебе ничего не должен, – отчетливо произнося каждое слово, говорю я.

– Повернись, Стас.

Я нехотя оборачиваюсь. Так глупо, но при всей серьезности ситуации у меня возникает лишь одна мысль, что этой ночью мы вряд ли будем заниматься сексом. Неужели она права, и мои потребности в жене ограничиваются лишь ее телом? А что еще есть, кроме тела?

Она смотрит мне прямо в глаза, и я не выдерживаю взгляда. Нервничаю и таращусь по сторонам, без надобности останавливаясь то на часах, вмонтированных в тарелку гжель, то на фальшивом блеске столового мельхиора.

– Ты подлец, – говорит она с ненавистью, – понял?

– Да? – я криво усмехаюсь, – и в чем состоит моя подлость? В том, что я иногда вытираю твои сопли, когда тебе делается грустно? В том, что я избавил тебя от необходимости сожительствовать без любви?

Лена неожиданно делает шаг ко мне и, с силой размахнувшись, бьет меня по голове плотно, как стиснутые зубы, сжатым кулаком. Я совсем не готов к этому. Отступив, я упираюсь в подоконник. В ужаленном ухе нарастает тихий звон. Она размахивается снова, но я успеваю перехватить ее руку. Тогда она бьет меня коленом в живот. Ее нерусские глаза глядят на меня с ненавистью. Я отталкиваю ее слабое тело немного сильнее, чем следовало бы. Она падает, опрокидывая вслед за собой клетчатый стул. Тут же принимается шарить руками вокруг и, обнаружив обороненную ложку, швыряет ее мне в лицо. Я зажмуриваюсь и вытягиваю вперед растопыренные ладони.

– Ты мразь! – кричит она, – ты не смеешь бить меня, понял?!

А я и не бью. Я просто не хочу, чтобы нападали на меня. Еще минуту назад я хотел спать, а не драться с собственной женой. До чего же мы докатились, боже!

Лена поднимается на ноги и, кинувшись ко мне, принимается молотить, куда придется. Я уворачиваюсь, и большинство ее ударов не причиняют мне боли.

– Успокойся, перестань! – кричу я в ее заплаканное, раскрасневшееся лицо. – Отстань от меня, сука!

– Отстать? – спрашивает она. – Мне нужно бросить тебя, чтобы ты мог вести такую жизнь, какая тебе нужна?

Еще одна пощечина, и жаркое тепло заливает мое лицо. Я снова отталкиваю жену обеими руками. Мой подбородок начинает предательски дрожать. То, что происходит – это, наверное, несправедливо. Ни по отношению к ней, ни по отношению ко мне.

Она медленно снимает с плиты кастрюлю с горячим желе.

– Тебе нужны впечатления? – с нервным смешком спрашивает Лена. Я понимаю, что это очень серьезно.

– Остановись, – хриплю я, – остановись или будет хуже.

– Куда уже хуже! У нас плохие отношения, ты этого не понял?

Я никогда не думал об этом. Я хватаю кастрюлю, и какое-то мгновение между нами происходит неуклюжая борьба. Затем кастрюля с глухим стуком летит на пол. Розовые брызги обжигают мои голые ступни. Я вскрикиваю, и Лена с ненавистью плюет мне в лицо. Спустя долю секунды коротким ударом я бью ее в скулу.

Она закрывает лицо ладонями и сразу как-то съеживается. Позывные радиостанции невыносимо громко звучат во внезапно наступившей тишине. Я выключаю радиоприемник и отхожу в сторону.

– Ну вот, – бормочу я, – я не хотел этого, Лен. Чтобы так, нет…

Она садится на стул с вращающимся верхом и сильно тянет носом.

– Ну вот, – мрачно повторяет она, – сама этого хотела.

Я устало облокачиваюсь на подоконник и только сейчас замечаю в его самом дальнем углу у стены темно-зеленый женский кошелек. Даже с расстояния видно, что вещь хороша – не Китай и не Турция. Я никогда не дарил такого моей жене – вот в чем штука.

– Ты меня не любишь, – с напускным хладнокровием заявляет она, и этот театральный прием почему-то кажется совершенно естественным.

– Такой как сейчас – нет, – в тон ей отвечаю я.

Она трясет головой, и ее долгие прямые волосы делают взмах, словно тонкие черные крылья.

– Ты меня не любишь, – шепотом повторяет моя жена.

Лена неожиданно поднимается и выходит прочь. Я не иду за ней следом.

– Мы с тобой чужие друг другу, – кричит она из комнаты.

– Это не так, – громко отвечаю я, и принимаюсь рассматривать кошелек, взяв его в руки. Он действительно новый и пахнет кожей. Застежка открывается туго – внутри пусто.

Из комнаты доносятся какие-то звуки, шуршит целлофан, два раза хлопает дверца шифоньера.

– Лена! – зову я жену, но мне никто не отвечает. Да и что тут ответишь. Я ставлю на ноги стул, водружаю на плиту пустую кастрюлю. Взяв со стола тряпку, пытаюсь вытереть горячую ароматную лужу, но, промакнув пару раз, понимаю, что тряпка слишком мала. Снова хлопает шифоньер. Лена появляется в дверях – на ней черные джинсы и желтая майка. Лифчика, похоже, нет, – то есть так, как я не люблю. Она бросает на пол туго набитый на вид пакет и принимается нервно застегивать босоножки.