Алексей Марьясов - 18

– Ты куда? – спрашиваю я. Она не отвечает сразу. Лишь окончательно обувшись, поднимает на меня раскрасневшееся лицо:

– Отсюда!

– К матери?

– Да.

– Или к отцу?

– Какое тебе дело? – она поднимает пакет и действительно готовится уйти. Родители моей жены разведены уже пятнадцать лет. У отца появилась вторая семья, а мать так и осталась одинокой.

– Откуда у тебя это? – спрашиваю я, показывая кошелек.

– От верблюда! – зло обрывает она.

Я шагаю ей навстречу, задевая валяющуюся на полу ложку, которая мелодично отлетает под стол.

– Лена!

– Что?

– Не уходи.

– Что, стало страшно? – она щурит глаза.

– Что страшно?

– Что некого теперь будет трахать? Что придется искать кого-то другого?!

– Причем здесь это?

– Притом. При том, что ты ко мне так и относишься.

– Это неправда, – в который раз за сегодняшний вечер повторяю я.

– Мне плевать, правда это или нет. Я тебя бросаю, неужели не понял?

Неожиданно у меня слабеют ноги. Не потому, что я испугался остаться один. Просто я много раз читал о подобных ситуациях, а теперь это происходит со мной. И мне странно оттого, что это происходит именно так, как происходит, и нельзя переставить местами слова или вернуться к сохраненному тексту.

– Я люблю тебя, – говорю я жене.

Она на секунду задумывается и морщит лоб.

– Мне плохо от твоей любви. Не люби меня больше. Никогда.

Лена принимается крутить ручку замка и у нее почему-то не получается открыть дверь с первого раза. Я барабаню ногтями о стену.

– Позвони мне, – бросаю я вслед, когда она, наконец, выходит за порог. – Позвони, когда у тебя все будет хорошо. Когда ты успокоишься. Психопатка чертова!

Я часто моргаю, и блестящая, искрящаяся резь наполняет мои глаза.

– Психопатка чертова, – повторяю я срывающимся шепотом. Где-то принимается гудеть невидимый лифт. Еще несколько минут, словно оставив на время свое истерзанное ссорой тело, я продолжаю видеть ее, спускающуюся вниз, выходящую из подъезда и спешащую на остановку. Я слежу за своей женой, покуда не слепнет мое сердце.

Я вхожу в комнату. Непогашенная лампа тревожно отражается в тусклой полировке шифоньера. На диване распластался Ленин халат, будто выбросившийся из окна человек. У меня совсем пересохло во рту и невыносимо хочется курить. Я достаю сигареты, спрятанные между книг Джона Фаулза, и, взяв сразу две, выхожу на тесную, заставленную всяким хламом лоджию. «Не бойся, – говорит мне ночь, – все будет хорошо». Я курю с наслаждением, не сбрасывая пепла с сереющего кончика сигареты. Лена ушла. Со мною больше нет ее тела.

– А что еще есть, кроме тела? – беззвучно спрашиваю я у яркой планеты над головой. Это Юпитер. И свет его вдруг начинает странно искриться от неотвратимо набегающих слез.

Ночь проходит удивительно легко. Вопреки моим ожиданиям, потрясение от неожиданного ухода жены не лишает меня сна. Не то чтобы я чувствовал себя совсем беспечно – ушла и ушла, – но настоящего шока нет. Пока нет.

Проснувшись, я моментально вспоминаю все, что произошло вчера. Хуже всего выглядят две вещи – я ударил свою жену и… этот чертов кошелек. Почему-то я не могу придумать ничего другого, как предположить, что эта штука подарена. Я не дарил, точно. Она не покупала – Лена всегда показывает все, что появляется у нее после магазинов.

Это подарил любовник.

Самое плохое непременно первым приходит мне на ум. Я ненавижу свое воображение – оно всегда врет и не может остановиться. И я не могу остановиться вместе с ним, пока не провалюсь с головой в нечистоты человеческого срама и стыда. Измена – это, пожалуй, самое ужасное из того, что может произойти в наших отношениях. Должно быть, тогда я точно лишусь сна, и у меня больше не встанет член ни на одну из честных баб. Лучше сразу знать, что тебя заведомо обманывают.

Но это не самое худшее. Отвратительно то, что я уже не смогу избавиться от неестественно яркой картинки в голове, похожей на хард-порно в интернете. На этой картинке моя жена будет трахаться с мужиком, не имеющим со мной ничего общего. А впрочем, будь он хоть мой брат-близнец – мне насрать. Она будет стоять на четвереньках и совокупляться в анус. И если мне случится увидеть такое когда-нибудь на самом деле, я, наверное, сойду с ума.

Я осматриваю кошелек очень внимательно, затащив его с собой в постель. Я нюхаю его – он пахнет новой вещью и неприятностями. Внутри, конечно же, нет никаких визитных карточек и даже простых бумажек с нацарапанным телефонным номером и бесполыми инициалами. Внутри вообще ничего нет. Я кладу его на пол у дивана, но на самом деле мне хочется спустить его в мусоропровод.

Так есть любовник, или его нет?

Это не вопрос. Я точно знаю, что никого нет.

Я не хочу покидать кровать. Сегодня последний выходной, и я могу позволить себе это. Но зато я не могу позволить себе неотвязно думать о женщине, которая вчера ушла. Мне нужны люди, чтобы растворить в ком-нибудь свою густую, как деготь, мысль.

Я ощупываю карманы съежившихся на стуле джинсов и достаю телефон. Я помню все номера наизусть, но, задержав палец над кнопками, вдруг понимаю, что теперь предстоит делить имущество. Если мы действительно расстались. Если уже никогда не будет телевизора на двоих, общей кухни, совместной ванны и обоюдного секса. А секс, как мы поделим его? Что я теперь буду делать с пятьюдесятью процентами секса?

Я не знаю этого, как не знаю того, откуда взялся дурацкий кошелек. Мне становится тоскливо. Это похоже на зубную боль, о которой забываешь во сне, и вспоминаешь на рассвете, когда окончательно просыпаешься, принюхиваясь к несвежему запаху изо рта.

Я встаю и, не выпуская телефона из рук, отправляюсь в ванную чистить зубы. Я так энергично орудую щеткой, что белые брызги периодически орошают зеркало в лаконичной оправе с четырьмя декоративными болтами по углам. Одна из десен кровоточит, и я сплевываю розовую пену.

Зубная щетка Лены, во всяком случае, стоит в граненом стакане, и шампунь, пахнущий цитрусовой эссенцией, как теплая фанта, тоже пока со мной. Шампунь для ломких и сухих волос. Мне больше нравится слово хрупкие. У моей жены такие хрупкие волосы, и надо проявлять осторожность, когда касаешься ее головы. У нее хрупкие волосы, потому что она очень нежный человек. Женщина с хрупкими волосами, нежной кожей и стальным позвоночником.

Почистив зубы, я раздумываю, кому позвонить.

Есть Вадик. Очаровательный блондин с героиновой зависимостью – ранней, как самое нежное утро. В моем телефоне Вадик под номером пять. Я набираю его номер и, слушая гудки, раздумываю, не рано ли для звонка. Оказывается, что отнюдь. Вадик, судя по необыкновенно бодрому голосу, давно не спит и, по-видимому, занят тем, что пылесосит свои пухлые, как детские ладошки, ковры.