Валентина Ива - Берёзовый листок

Сквозь ритм гениальных строк Пастернака звучал ноктюрн Шопена до-диез-минор. Мама видела сквозь слезы, что плачет не только она, но и соседка справа и даже мужчина через проход. Быть может, ей показалось, но его щека блестела, и он промокнул её платком.

После звучали Эмиль Верхан и К. Дебюсси, Артюр Рембо и опять Ф. Шопен, а когда Шарль Бодлер пустился в «Плаванье», зазвучала соната Прокофьева ре-минор, написанная в 1912 году в год основания этого музея. Девчонка лет четырнадцати, не шелохнувшись, внимала чтице, а правой рукой неистово исполняла сонату Прокофьева. Её пальчики так уверенно метались по каталогу детских работ с выставки «Подари жизнь», что стало очевидным подробное и успешное знание этого произведения композитора. Девочка исполняла его наизусть, то ускоряя ритм, то ослабевая полет, стало понятно, какой музыкальный труженик сидит рядом. В речитативе поэтических строк и в реке музыкального порыва возвращалась мама к действительности. Кудряшки на шее виртуальной исполнительницы Прокофьева, так синхронно помогавшей пианистке на сцене, вздрагивали в такт музыке. Сидящая впереди женщина поглаживала по волосам кудрявого мальчика и иногда что-то нашептывала ему на ухо.

Чтица продолжала:

Мама почувствовала ЛЮБОВЬ, растущую в груди, любовь к жизни, такой трагичной, не простой, тяжелой, невыносимой, изматывающей, но прекрасной, как поэзия, музыка, природа, ветер, бледные небеса, поля и луга, прекрасной, как этот Белый зал и Ноктюрн Шопена. Воспалённые красные глаза наполнились слезами не от сердечной боли, а как будто русло иссохшей реки напоилось долгожданной влагой и вернулось к жизни.

Обожаю вечера поэзии, особенно когда стихи читает кто-нибудь талантливый, например, Алла Демидова. Вечер поэзии, посвященный Иосифу Бродскому, должен был проходить в Центральном доме литераторов, где сейчас московский клуб писателей, основанный в 1934 году. Старинное здание Центрального дома литераторов необыкновенной красоты, выполнено в стиле модерн романтического направления. Особняк, почти дворец, построен в 1887 году по проекту московского архитектора Петра Бойцова для князя Бориса Владимировича Святополк-Четвертинского. До 2000 года в это здание можно было попасть только по пригласительным билетам или удостоверениям членов Союза писателей, а сейчас мы ступаем на крыльцо в величественный вход в дом, который заглублен в сводчатую сень, к которой примыкает металлическая ограда со спиральными завитками. Перед этим немного полюбовались крышей щипцовой с мансардными выносами и барочными завитками. Щипец сени крыльца, которое одновременно является балконом, украшен гербом. После князя Б.В. Святополк-Четвертинского дом принадлежал графине А.А. Олсуфьевой вплоть до 1917 года. После революции в доме проводились заседания Академии вольной духовной культуры. До 1925 года в здании размещалась городская беднота, а с 1932-1933 годов он был передан Центральному дому литераторов, о чём, кстати, хлопотал А.М. Горький. Особняк включен в список охраняемых государством объектов архитектурного культурного наследия. Перед открытием первого писательского клуба, в 1928 году, Владимир Маяковский писал: «Не знаю – петь, плясать ли, улыбка не сходит с губ. Наконец-то и у писателей будет свой клуб». Одно время он был местом заседания самой влиятельной в России масонской ложи, а уже в советское время по просьбе Максима Горького был передан Дому писателей и затем стал Центральным Домом Литераторов. Здесь в разное время выступали Александр Твардовский, Константин Симонов, Михаил Шолохов, Александр Фадеев, Михаил Зощенко и др. Почетными гостями ЦДЛ были Нильс Бор, Рокуэлл Кент, Жерар Филипп, Марлен Дитрих, Индира Ганди, Джина Лоллобриджида. Очень приятно, что такая красота еще жива и здесь звучит вечная музыка слова.

Внутреннее убранство здания почти не менялось на протяжении веков и богато деревянной отделкой, здесь сохранились действующие камины и винтовая лестница с отдельным выходом. В конце 1980-х годов была проведена реставрация здания, которая не затронула основные конструктивные элементы, а декоративные детали интерьера были восстановлены. В здании находятся также научная библиотека ЦДЛ и один из лучших ресторанов Москвы «Ц.Д.Л.», который мы никогда не посещали, но мало ли что, быть может, у нас всё впереди?

Я как всегда опаздываю и вечно тороплюсь, но сегодня мы с мужем абсолютно вальяжно, полные достоинства и благообразия, приятной важности, настроенные на мелодию слова, никуда не несущиеся очертя голову, вышедшие сильно заранее, неспешно шествуем по залам особняка готовые к поэзии века. Отлучившись на минутку к сувенирному киоску, я издалека наблюдаю за своим красавцем мужем, который с интересом разглядывает деревянную резную лестницу и расписные потолки здания. Через секунду обнаруживаю около него нелепое пожилое существо, отдаленно напоминающее женщину, а ныне старушенцию в странном красном зипуне и обтягивающих опять же красных легенсах. Они мило беседуют. Белые сапоги бабушки и остатки крашеных кудряшек привлекают не только моё внимание. Старушенция искрящимися глазами пожирает моего красавца. Взгляд её удивлённый сменяется на подобие очаровательного, затем заинтересованного и далее превращается в загадочный. Когда я подошла к ним, она мило раскланялась и направилась к выходу, немного раскачивающейся несколько игривой походкой.

– Ну вот, тебя на минуту нельзя оставить, – пошутила я.

– Конечно, ответил он, улыбаясь, – морковная бабуля поинтересовалась, кто здесь сегодня? Я ей коротко ответил: Бродский. Но по её недоумённому выражению лица, понял, что она роется в памяти в поисках ассоциации с этой фамилией. Возможно, она в курсе, что это поэт и что у него достаточно драматичная судьба, и что его давно уже нет на белом свете. Но пауза от сказанного затянулась, она продолжала смотреть мне в глаза, и, ждала подробностей, и я растерянно добавил: не сам.

Мы рассмеялись. Я в нелепости костюма вдруг увидела даму. Наш смешливый настрой сменился на мечтательно грустный, элегический, когда Алла Демидова читала Бродского.