Илья Штемлер - Одинокие в раю

– А Димка для Тамары, – оповестил Николай, едва переступив порог зала ожидания. – Димон – мой свидетель. А потом, он для Тамары, я ему обещал… Здравствуй, мама.

– Я для Тамары, – сиял улыбкой свидетель Димон, теребя пальцами спущенный узел зеленого галстука. – Здравствуйте, Вера Ильинична.

От небольшой группы людей, что кучковалась в ротонде зала, отделилась хроменькая женщина с пуком седых волос на затылке. Профиль ее лица рисовался головой хищной птицы, выглянувшей из гнезда. А само гнездо – серебристый отложной воротничок с изящным рисунком вязки – лежало на узких плечах темного бархатного платья.

«Как есть его мамаша», – шепнула Тамара. «Прокурорша», – шепотом подтвердила Надя.

Внешне Надя ничем не отличалась от людей, ожидавших своей очереди на торжественную запись в Книгу гражданского состояния. Хотя бы косынку белую накинула, укорила ее Тамара перед выходом из дома, невеста все же…

Они расположились за отдаленным столиком, под старинным портретом важной особы в буклях. Сообразно грядущему юбилею города администрация ЗАГСа решила как-то облагородить казенное заведение. Вот и поместили изображение какого-то сановника «из той жизни», что подарил благодарный клиент за регистрацию вне очереди…

Родительницу своего жениха Надя не знала и надеялась с ней познакомиться день в день. В свою очередь, и будущая свекровь собиралась тогда же увидеть свою невестку… Так они и провели в неведении битый час, с уверенностью, что запропастившийся жених наконец явится и внесет ясность в матримониальную ситуацию…

А тот явился подшофе, не извинился и привел дружка-свидетеля с лягушачьим галстуком на шее… Глядя на них, Тамара едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться в голос. Очень уж они выглядели забавно, точно нашкодившие пацаны. О чем она и поделилась с Надей. Та сухо кивнула, не сглаживая под щеками напряженных скул.

Хроменькая занесла за спину руки, сцепила замком тощие пальцы и развернула прямые плечи. Хриплый голос завзятой курильщицы никак не вязался с ее субтильной фигуркой в длинном платье, располосованном змейкой до самого пояса… «Разозлил мамашу, Колька, ох и разозлил, – шепнула Тамара невесте, – аж в ушах звенит». «Прокурорша», – повторила Надя уголком губ…

Николай, перетаптываясь, смотрел на макушку гладко забранных седых волос своей мамаши со вздорным узлом на затылке. Да ладно, бухтел он виновато, выкатив подбородок на бабочку-кису. А дружок Димон развел пухлые кисти коротких рук и гундел: ну что вы, Вера Ильинична, в натуре.

– А ты помолчи! – взъярилась прокурорша. – Устала вызволять тебя из переделок, свидетель хренов.

Две пожилые дамы из глубины ротонды принялись громко увещевать подругу, мол, уймись, Вера: женится – образумится. Кончайте базарить, – какой-то дядечка перекрыл общий гвалт: где невеста, сейчас снова вызовут оформляться…

– В третий раз вызовут. Позор! – перевела дух будущая Надина свекровь. – Где ж наша невеста, Коля? Или в пивной забыл?

– Как где?! Тут должна быть! – трезво воскликнул Николай и выкрикнул тревожно в снующую по залу людскую толчею: – Надя! Надюха?!

– Неужто не дождалась? – испуганно пролепетал друг Димон. – Ушла? И Тамарка с ней?

– Правильно сделали! – сварливо проговорила Вера Ильинична, добавив с обидой: – Что же она пряталась-то?

– Черт ее знает! – огрызнулся Николай, ошалело вертя головой. – Надя…

– Здесь я, здесь. – Надя покинула укрытие.

Следом и Тамара появилась из-под портрета сановной особы. Ее костюмчик был точно в синий цвет одежды важного господина в пышном парике.

– На-а-адька! – Широкое лицо Николая улыбалось, наливаясь утерянным от волнения хмелем. – Расписываться пора, а ты…

– Вот и расписывайся… со своей мамой, козел.

Надя сунула в оттопыренный карман Николая серую коробочку с кольцом и вышла из зала.

Да и Тамара, признаться, растерялась от такой выходки. Не ожидала. Конечно, Николай проявил себя не лучшим образом, но так резко оборвать…

Она и Тамару обидела под горячую руку. Так и сказала на остановке автобуса, что хочет побыть одна. Одна! И никого не хочет больше видеть…

Тамара это поняла по-своему. И кажется, правильно поняла.

С некоторых пор Грин Тимофеевич даже бравировал своим одиночеством. Смирившись с тем, что жизнь больше не предлагала ему былого разнообразия, он поначалу переживал и отвечал на равнодушие к себе каким-то детским, наивным высокомерием. Потом смирился и, более того, находил в этом особое упоение. Да, возникали те или иные соблазны – чьи-то презентации, премьеры, гастроли знаменитостей, просто светские тусовки, – но не будучи «званым», делал вид, что они его не волнуют. Он даже и не замечает эту суету. То, чем иные восторгаются, считают престижным, он, Грин Зотов, считает пустяком. Он нисколько не огорчен быть незамеченным. Более того, он сам желает им быть. Мне плевать на ваше ко мне безразличие, говорил он своим поведением. То, чем владею я, чего достиг за все прошлые годы, гораздо, важнее вашего безразличия ко мне. И вы это сами знаете, и вас это выводит из себя. Ибо вы завистливы, вы готовы закопать друг друга ради своего мелкого тщеславия…

Однако, положа руку на сердце, он весьма переживал. Его огорчали бывшие друзья, бывшие хорошие знакомые. Многие из них часто бывали у него в гостях. Как говорится – ели-пили. И не раз. Вон сколько порожних бутылок ванную комнату захламили. Особенно буйствовали во времена Ларисы, да и при Зое телефон не умолкал. Возможно, его женщины обладали особым даром общения, приворота людей. Он таким даром не обладал. Он замкнут, эгоцентричен, людям холодно с ним… Или тогда все были моложе, открыты друг другу. А может, наоборот: именно тогда больше лицемерили, притворялись, были падки на дармовое угощение, на светские интриги и сплетни. А сейчас, с годами, и проявили свою истинную суть – равнодушие друг к другу. Но ведь между собой они как-то поддерживают прежние отношения. Грин Тимофеевич частенько видит по телеку их знакомые лица, слышит их голоса. Значит, они не так уж и равнодушны друг к другу. Значит, именно им, Грином Зотовым, пренебрегают. Но за что? Мстят за былые удачи, за былое уважение? Но ведь все это доставалось трудом, а не каким-то делячеством. Хотя многие из них сами были пронырами и делягами. Но себе они всё прощали… Сволочи они, просто сволочи! Не желаю их знать! И если кто из них уйдет в мир иной – возрадуюсь и не приду прощаться. Не при-ду!

Грин Тимофеевич расстроился. Он всегда расстраивался, когда размышлял о своей судьбе. Был когда-то орлом, а стал безголосым петухом. Что ж, смирись, живи воспоминаниями. Тем более материально не очень ущемлен. Пенсию получаешь скудную, зато авторские продолжают капать. Порой даже весьма весомые. Пьесы-то по стране идут, правда, сама страна стала усеченная, не то что раньше. Но все равно еще помнятся минувшие времена и комедии его принимают ностальгически…