Валдемар Люфт - Между… Роман

– Что с тобой? Как у матери дела?

– Там всё в порядке. Я просто устал.

Он не хотел пока рассказывать жене о признании отца перед смертью и о последнем разговоре с матерью. Не потому, что он не доверял ей, а потому, что сам ещё не решил, как отнестись ко всему этому.

И в постели он чувствовал, что, вернувшись в свою квартиру, жена ждала от него ласк и хотела, возможно, ещё большего, но он повернулся к ней спиной и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь вспомнить хотя бы что-нибудь из его далекого прошлого, когда он был совсем маленьким и, может быть, была ещё рядом та женщина, которая родила его. В памяти всплыло какое-то смутное чувство, как будто он прикасался губами к материнской груди и вдыхал запах молока. Нет, это был не прямой молочный запах. Сюда примешивался запах кухни и йодистый запах больницы. Он не знал, откуда такое сочетание запахов, но воспоминание об этом запахе преследовало его с детства. Когда ему было 15 лет, он спросил как-то мать, кормила ли она его грудью. «Конечно, сынок, я кормила тебя грудью. Правда, недолго. Ты болел и после болезни грудь уже не взял», – удивленно ответила она на его вопрос. Больше он её об этом не спрашивал. Но всегда, обнимая мать, он пытался уловить запах материнского молока. Она пахла библиотечными книгами, вкусными пирогами с творогом, стиральным порошком и карамелью, но запах материнского молока уловить не мог. Когда женился и родилась дочь, он однажды ночью приложился в шутку к груди жены и попытался высосать немного молока. Молоко было жирным и терпким, не таким, как в бутылках, которое он покупал в молочном отделе гастронома. Жена тогда ещё от прикосновения его губ засмеялась, хлопнула ладонью по голове и сказала: «Оставь ребёнку». Он лежал в тот раз счастливый, наполненный чувством причастия к своему ребёнку, благодарностью к жене, родившей ему это крохотное существо, но в душе и тогда разрасталось щемящее чувство забытого прошлого, тонкий запах материнского молока во рту был всё равно не тем, который сидел в глубине его сознания. Откуда пришло это чувство? Теперь он знал, что от матери этот запах не мог остаться в памяти. Скорее всего, этот запах связан с той неизвестной ему женщиной, родившей его. Поэтому этот запах преследует его всю жизнь. Он вспомнил, как в детстве, когда ему было шесть лет, в их доме появилась молодая домработница. У неё был маленький ребенок, которого она кормила грудью. Боясь сквозняка, она ходила всегда в тёплой кофте. К тому времени, когда ей нужно было кормить ребенка, её грудь набухала, и иногда избыток молока просачивался через плотный материал бюстгальтера и шерсть кофты. Запах её молока, смешанный с кухонными запахами, чем-то напоминал тот запах, сидевший в его сознании. Ему хотелось прижаться к этой молодой, полногрудой, пышущей здоровьем женщине. Однажды, учуяв от неё этот манящий запах, он пошёл за ней, остановился в дверях кухни и с удовольствием вдыхал его. Домработница спросила: «Что ты хочешь, Стёпушка? Кушать?» Он застеснялся, почувствовал, как краска начала заливать его лицо, убежал в свою комнату, долго сидел один среди игрушек и плакал, тоскуя непонятно о чём.

Ещё один вопрос мучил его. Казалось бы, какая разница: русский или немец, но почему-то вопрос, кто он на самом деле, начал принимать всё большее и большее значение для него. И чем сильнее он старался отогнать от себя этот вопрос, тем настойчивей его мозг возвращался к нему. Он вспомнил себя совсем маленьким. Они только что переехали в старый дом на окраине города. В доме пахло сыростью, зимой и летом держалась одна и та же температура. Старые ворота с калиткой висели на полусгнивших деревянных столбах. Он забрался на один из столбов и с интересом наблюдал, как в соседнем дворе играли в какую-то незнакомую игру два мальчика. Они были почти его ровесники. Вышла женщина и на незнакомом языке позвала их в дом. Вернувшись домой, Степан спросил мать, на каком языке разговаривают их соседи.

– На немецком, – коротко ответила мать.

– Немцы – они же фашисты?

Мать ничего не ответила, только улыбнулась сыну и занялась своими делами.

После обеда мать отправила Степана на улицу. Он вышел за ворота. Там игрались уже его соседи. В нём без всякого основания начала вырастать ненависть к ним. Степан подобрал несколько камней и начал кидать ими в мальчиков, выкрикивая слова: «Фашисты, фрицы». Один из братьев кинул в ответ тоже камнем, другой покрутил у виска указательным пальцем. Они ушли в свой двор, а Степан торжествовал свою первую победу над врагами. Вражда длилась полгода, пока однажды отец не усадил сына к себе на колени и не объяснил ему разницу между фашистами и немцами, живущими по соседству. После этого разговора вражда пошла на убыль, а когда Степана отвели в первый класс и оказалось, что многие ученики в классе по национальности немцы, ненависть к ним исчезла окончательно. Со своими соседями он подружился и очень сожалел, когда они переехали на север Казахстана. Только сейчас он почувствовал в себе острый стыд за ту ненависть к немцам, за те обидные слова, брошенные в адрес ни в чем не виноватых маленьких человечков. Столько лет прошло с тех пор, а совесть начала грызть его именно сегодня, в эту долгую бессонную ночь. К чему бы это? И вообще, к чему весь этот бред? Немец, русский, еврей или татарин – какая разница. «Я русский, я русский», – начал мысленно монотонно повторять Степан, пытаясь отвлечься и заснуть. И наконец заснул.

Утром за завтраком он сидел невыспавшийся и хмуро жевал булочку с маслом.

– Что с тобой? Ты какой-то потерянный. Ворочался всю ночь. Спать не давал.

Жена обеспокоенно смотрела на него, ожидая ответа. Он не стал объясняться. Только ответил дежурной фразой:

– Бессонница мучила.

В институте шла подготовка к летней экзаменационной сессии. Было много работы. Надо было ещё согласовывать списки преподавателей для приёмных экзаменов. В секретариате собирались уже документы будущих абитуриентов. График консультаций и экзаменов нужно было тоже составлять. Часть работы Степан передавал другим преподавателям факультета, но всё равно прежде чем нести документы на утверждение, их надо было проверить. Лекции, проверка работ заочников, текущая работа – все это отвлекало, но вечерами снова наваливались мысли. Это изматывало морально и физически. Что-то надо было делать. Степан уже был даже зол на своего покойного отца за признание, сделанное в последние часы своей жизни. С матерью он виделся часто, но продолжить с ней разговор на эту тему как-то не осмеливался. Наконец в один из дней, когда он привёз мать из города, Степан остался сидеть за столом на кухне и, наблюдая, как мать выкладывает продукты из сумок, спросил: