Илья Луданов - Форма зла

И деться некуда – Бугор понял, что они почти в центре города. Чертов городишко, надо ж так. Не укрыться. Можно бы в какой хате засесть. Но нет, закроют их. И сидеть нельзя, так тут их и повяжут в этих кустах, а потом передушат по одиночке в говеных застенках.

За домом завыли сирены. Иван глянул на отца. Хотел сказать что-то, но только мелко затряс челюстью.

– Уходим, уходим! – бросил Бугор, и они рванули к ближнему дому. У подъезда стоял подпитый мужик с растерянным видом и слушал сирену.

– Ты! – крикнул Бугор, подбежал. – Из этого подъезда? Ключ! Где ключ, урод?

Мужик рассеяно замычал что-то несообразное и замотал головой.

– Ключ где? Ключ от подъезда? – заорал Бугор, схватил мужика и подтащил к двери.

Тот отмахивался. Бугор швырнул его об дверь. Обтряс карманы, вытащил ключ. Дверь протяжно запищала и не открылась.

– Ключ отсюда?! – бешено заорал на мужика Иван.

Тот мотал головой и мычал с перепугу.

– Сука уродливая, – Бугор осатанело уставился на него, потом с размаху ударил его прикладом в голову. Мужик забарахтался на земле.

Из-за угла показалась полицейская машина и остановилась.

– Твою мать! – заныл Иван.

Бросились от машины вдоль дома. Сзади что-то кричали, Ивану послышался выстрел. Они скрылись за углом дома и выскочили на городскую площадь.

На какую-то секунду все трое замерли перед широким пространством. Справа возвышалось серое здание администрации с флагом на крыше. В центре стоял памятник Ленину, по дорожкам у постамента гуляли горожане. Чуть левее небольшой колоннадой и высокими окнами выступало вперед розоватое здание.

Пацан – что будет с ним? Втопчут сапогами в цемент пола. Разбираться не будут. И всё. Единственный сын. Этих псов он знал. В них его решение. Их выбор прост. Сзади сирена – и пропадать западло и нужно решаться. Бугор махнул рукой и все трое вскачь, будто припрыгивая, побежали к зданию с колоннами.

Со стороны виделось – дело этой троицы кончено, – бегло думал Сергей, младший сержант полиции двадцати четырех лет, впервые с начала службы попавший под огонь. Пускай УАЗ надежно прикрывал, но в ушах у него так и стоял звук свинцовой россыпи по кузову под чумовую ругань старшого. И неожиданный, стыдливый страх, слабость в коленках на фоне отдаленного, как нарастающие сирены, понимания – стреляли по нему, боевыми зарядами, с угрозой жизни.

Сергей кинулся помочь упавшей продавщице, когда сзади трубно заревел старшой:

– Куда! В машину!

Старшой прыгнул за руль, бросил ему автомат, продолжая орать матом. Сергей решил, что важно не растеряться и стал предполагать про себя как бы он перехватил бандитов и как должна в таких случаях действовать полиция.

В десять минут бандиты переполошили половину городка. Все дежурные наряды полиции бросились к ограбленному магазину. В какой-то степени это помогло бандитам. Они уже кинулись в бега, а наряды все съезжались по вызову к магазину. Увидев обстрелянную машину полиции, ошалев от бешенства, наряды летели вслед беглецам. Всё делалось торопливо и с горячностью. Уже в первом сообщении старшого о бандитах прозвучало «заложник» – о продавщице. На такой сигнал у наших какая-то звериная реакция. Ограбь, убей в драке – дело ясное, пусть страшное и невозвратное. Известие о заложнике – другое. Кто-то, может твои родные, близкие, в опасности смерти. В спасении заложников всегда есть героическое – спаситель рискует собой за других. Это всё так кажется со стороны (когда до дела не дошло и явного риска нет). Всё же, патрули по которым стрелял Бугор попадались на их пути менее всего ожидая, что будет стрельба. И старшой возле УАЗа и вторая машина были не готовы. Такое у нас случалось ли? И старики не вспомнят. В обоих случаях полицейские не то чтобы испугались, – размышлял Сергей когда они прочесывали дворы в поисках беглецов, – а скорее застыли, оцепенели, путаясь и не торопясь догнать беглецов.

В своем спокойствии Дух угадывал бездну впереди. Словно бы неведомое чудище развернуло перед ними пасть и ожидало их. Как люди на самом краю, действовал он механически хватко и решительно. Причина этого сочеталась с чувством необъятной воли, что захватило его уже как более двух суток, с минуты побега, овладело им и подчинило его мысли и волю. Дух не мог позволить схватить себя, растоптать его свободу.

Проснувшись сегодня затемно на той даче, Дух вышел на улицу и впервые за годы вместо бетонного потолка увидел холодное звездное небо, в котором хотелось утонуть. Звезды, яркие и близкие, протяни руку и возьми двумя пальцами вон ту, что чуть отдельно от других приклеилась к небу. Тогда Дух поклялся кому-то там на верху, что не потеряет свободы. После опустил глаза и будто заглянул в себя, в темное нутро неведомой черной глубины; поклонился другому, кто восседает там на троне из костей, и поклялся о том же – сохранить свободу, любой ценой.

Дух был готов отдать себя кому угодно, лишь бы было так. И в то же время был готов напасть на магазин ради еды. Он не знал разницы – обойти город или идти через него, это не мешало его свободе. И когда появилась полиция, он был готов. Дух уважал Бугра, знал, что тому в тюрьму нельзя. Потому и бежал с ним, видел, Бугор за Ивана пойдет на всё. Дух решил, что если Бугра убьют, возьмет его ружье и будет отбиваться сколько сможет, а кончатся патроны, будет колоть заточкой, и убьет сколько нужно для своей свободы. Потому он делал всё легко и верно. И когда бежали, Дух бежал впереди, размахивал крепко сжатой заточкой. Высокий и бледный, с натянутым, точно маска, лицом, готовый кинуться на любого, он даже больше распугивал прохожих, чем приземистый Бугор с ружьем.

Продавщица Марфа Игнатьевна не пострадала. От чего-то была уверена, что не убьют, не нужна она, и верно – отделалась ссадинами. По нашей жизни главное – не высовываться, знала она. Вцепившись в землю при стрельбе, дождалась когда троица убежит, как кинутся за ними машины полиции. После встала, отряхнулась, поглядела в сторону где скрылись бандиты. Кряхтя и шаркая, вернулась в магазин и стала разбирать беспорядок. Ждала полицейских давать показания, но через час и два никто так не появился. Еще чудно – до самого вечера не прошло ни единого покупателя. Марфа Игнатьевна, возмущенная невниманием, позвонила в полицию, где ее резко обрезали тем, что не до неё. Это окончательно расстроило продавщицу. Она закрыла магазин и ушла домой. Жила Марфа Игнатьевна на самой окраине, считай за городом, в крохотном домишке, что остался от отца. Состряпала поесть. Приняла на грудь пятьдесят для успокоения. Никаких радио и телевизоров не слушая, обиженно хмыкнула и легла спать.

Следователь – чужак, не из наших, в дорогом черном костюме, с каким-то гладким лицом и скользкими неуловимыми глазами – появился утром и был к Марфе Игнатьевне невнимателен. Осмотрел магазин, лениво выслушал ее возмущенный рассказ. Марфа Игнатьевна на это злилась, но виду не показывала, потому как знала всё с раннего утра, когда новости (да какие новости – потрясения невиданные в их местах) пронеслись по городку. Но ожидая полицию, на площадь, как все, не побежала, а пошла к себе в магазин. Словом, для Марфы Игнатьевны всё осталось по-прежнему, а единственное за много лет приключение с бандитами и стрельбой обернулось пшиком. И только после, во многих, развернувшихся на месяцы пересудах, слухах и официальных заявлениях властей, во время скучных допросов, на соседских посиделках и даже двух интервью – местной и областной газетам (экой невидалью в небольшой жизни Марфы Игнатьевны), напрягаясь от странной гордости, она усердно напирала на то, что началось всё, конечно, с ее магазина, и будь полицейские посмелее и точнее в перестрелке, тут же бы всё и кончилось.