Валерий Шемякин - Дэзи и ее мертвый дед

Солнечные пятна прыгали по вздрагивающему крупу рыжего жеребца.

Во мне как-то внезапно родилась фантазия, но она обрела состояние плотной уверенности в том, что я встречался с этими существами, в какой-то из предыдущих жизней. Ко мне вдруг явилась картина битвы, я бился плечом к плечу с этими существами, а может быть, крылом к крылу – мне виделся полет над вражеской ордой, которую мы поражали огненными стрелами… Они не были тогда лошадьми. И происходило это, скорее всего, не на Земле, в другом каком-то мире…

Не помню, сколько я так стоял и смотрел на них, в какой-то момент почувствовал: пора уходить. Я вернулся на дачу, сел в свое кресло на веранде, и совершенно банальная мысль овладела мною. Это знак, думал я, теперь все будет хорошо. Ко мне пришла уверенность, что я на верном пути. Не надо сворачивать. Не надо бояться ошибок. Мой путь завершится там, где должно. Я был так поглощен этими сладостными мыслями, что не слышал ни звука вокруг – ни кошачьего шипения, ни крысиного бега, ни скрипа досок на чердаке.

Я вскипятил себе чай и сидел так до вечера. Мне не хотелось никуда идти, у меня не было желания читать или писать. Я знал, что я займусь этим завтра.

Мои попытки спрятаться от людей, забиться в норку больше не пугали меня. Таков я и таков мой удел. Мне не суждено любить и быть горячо любимым. Мне суждено пожертвовать человеческими пристрастиями, жизненными привязанностями ради высокой цели. Но вот какова эта цель? На этот вопрос ответа у меня не было. Я задавал его себе всю сознательную жизнь, мучил себя, терзал собственными несовершенствами, искал ту вершину, к которой лежит мой путь, и не мог найти. Он где-то рядом, где-то рядом… Плотные бутончики ирисов готовы были распуститься…

Стало смеркаться. Останусь на всю ночь здесь, буду спать в кресле, решил я.

Когда совсем стемнело, – лишь среди гор отсвечивало бледное небо, – я вновь услышал ржание, доносившееся из лощины. Это были странные звуки. В них был совершенно ясный смысл, но невозможно было передать его словами. Эта была как будто бы песня, в ней слышались и радость, и печаль. Певец вспоминал о вольной стране, из которой изгнали его с возлюбленной, потому что они отказались подчиняться и жить по правилам, которые им не подходили. Это был голос не человека. Но и не зверя. Голос пришельца из иного мира. В нем был разум, хотя и иной разум, не людской, не такой, как у людей, населяющих планету Земля в это время.

Я достал новый блокнот, карандаш и собрался записать все, что слышалось мне в этом тихом… ржании… в этой песне любви… Все эти мои фантастические бредни.

В далекой темноте раздался собачий вой. Мои мысли вдруг повернулись по иному кругу, я принялся размышлять о давно виденном и пережитом, о том, что не оставляло меня в покое, к чему я возвращался в своих снах, что не отпускало.

Но отчего-то в памяти стали всплывать лишь мелкие обиды на близких и друзей. Собственно, друзей у меня никогда не было. Как-то так получилось, к тому времени со мной перестали общаться даже одноклассники и однокурсники. Я не ходил на встречи выпускников. Но это не огорчало меня…

Меня все чаще посещали мысли о том, что человеческие отношения – накопление мусора. Избавившись от ненужных контактов, сократив до предела заботы о себе и о других, научившись не переживать и обходить все проблемы, я вдруг обнаружил, что мне совсем не о чем говорить с другими. Когда я все-таки пытался сказать знакомым что-то доброе и значимое, они обижались на меня, считая, что я издеваюсь. Одна лишь Ася могла выдержать эту мою нелюдимость. Самое отвратительное – листы бумаги передо мной все чаще остаются чистыми. Писать мне тоже было не о чем…

Далеко на реке раздался оглушительный всплеск, выскочила из воды и упала назад гигантская рыбина. Нехорошее творилось у меня внутри, будто все жучки-червячки переместились ко мне в душу. В темноте, совсем рядом со мной заплакал ребенок, этот плач перешел в крик. Что-то страшное явилось человеческому детенышу.

– Вова, где ты? – услышал я отчетливо женский голос. – Вова?! Я боюсь…

В плотной тишине хлопнула калитка. И снова резкий крик – теперь уже явно кошачий. Я встал и встряхнулся, как зверь, выбравшийся из воды. Потом сделал это еще раз. На миг почувствовал облегчение. Но только на миг.

Я сходил за подушкой, сел на ступени… и не заметил, как уснул. Прямо на крыльце.

На следующее утро все стало иным. Кошка, которая накануне готова была выцарапать мне глаза, подошла и потерлась о мои ноги. Я налил ей молока в глиняную плошку. Она пила долго, с перерывами, поднимая голову и поглядывая на меня. Затем развалилась возле кресла и принялась вылизывать свою черно-коричневую шерсть.

Во двор вбежала собака, бесцветная, неухоженная, лохматая. Остановилась на дорожке, тяжело дыша. Увидела крысу, бегущую навстречу. Шерсть на собачьем загривке поднялась. Она расставила лапы, ощерилась и, разбрызгивая слюни, издала сердитый лай. Крыса не остановилась, она обогнула собаку и продолжила свой путь. Не прекращая лаять, собака бросилась вдогонку. Крыса вскочила на стол, поглядывая то на меня, то на собаку, то на собственный хвост, беспокойно сверлящий воздух. Собака прекратила свой безумный лай, посмотрела мне в глаза и, будто устыдившись чего-то, повернула к воротам. Через минуту ее уже не было видно. Тут же исчезла со стола и крыса.

Прихватив буханку черного хлеба и ведро чистой воды, я отправился к лощине.

Они стояли все так же, плотно прижавшись друг к другу. Я поставил ведро рядом с ними, положил хлеб. Пробурчал что-то вроде: еще навещу – и удалился…

Лето пробиралось к зениту. В эти жаркие дни наступал мой очередной день рождения. Как раз накануне Ивана Купалы. Я не впервые сбегал из города в свой день рождения. Но нынешнее бегство было связано не только с тем, что я становился на год старше, я не ощущал это бегство себе подарком…

Ждал ли меня кто-нибудь? Да, наверное. Но я не хотел думать об этом. Мне хотелось быть одному. Хотя я и не чувствовал себя здесь уютно, не ощущал этот сельский мир своим.

А существа, поселившиеся в лощине, были, конечно, чужими, были посланцами незнакомой мне воли. Но они притягивали меня и указывали, что есть пути, о существовании которых я не подозревал, но они есть, и на них можно ступить.

Я дал им имена – Эммануил и Анабель. Что-то такое читал накануне.

Через несколько дней, оттаскивая влюбленной паре очередную порцию хлеба и воды, я заметил перемену в ней. Я не сразу сообразил, что же переменилось. Что-то стало другим в этих животных, да и вокруг них… Анабель беременна, вдруг пришла в мою голову простая мысль (или как они там говорят – жеребая…). При этом я испытал восторг, я ощутил внутри себя сердце, оно трепетно вибрировало, хотя и не понимал природу этой радости. Почему это так задело меня, что должно было случиться, чтобы я испытал непонятную причастность. Беременность. Вид беременной женщины казался мне неприличным, отталкивающим, слишком физиологичным. Всякая физиологичность – грязна. Но тут… Я столкнулся глазами с глазами Эммануила. В его взгляде не было настороженности или страха. Там были покой и уверенность. Там были сила и строгость. Но эта строгость не была злой.