Пётр Азарэль - Восхождение

– Только не пытайся меня купить, Лена.

Его руки, обхватившие её гибкую талию, напрягались в такт её движениям. Он с интересом, как будто впервые, рассматривал её великолепное пластичное тело, небольшие груди, мягкий живот, чистую нежную кожу, красивое чувственное лицо, на которое в беспорядке спадали тяжёлые золотистые пряди.

– Извини, но у меня и в мыслях этого не было, я не хотела сказать ничего дурного. Я просто потеряла голову.

Она задыхалась, охваченная безудержным продолжительным оргазмом.

Яков сидел, откинувшись на спинку кресла и листая свежий номер «Нового мира».

– Леночка, дашь потом почитать? Здесь начали публиковать последний роман Айтматова. Мне он нравится.

– Я тоже его люблю. Он философ и тонкий психолог. В нём есть глубина и эпическая широта одновременно. Мама, папа и сестра прочтут, и я тебе его дам.

Лена поставила на стол большой посеребрённый поднос с двумя чашками дымящегося кофе.

– Спасибо, Лена, сейчас в самый раз выпить кофе. Ты не женщина, ты ведьма, вампир, – сказал Яков.

Он взял чашку и конфету и с восхищением взглянул на неё. Озарённая каким-то льющимся из неё внутренним светом, она была ещё прекрасней, чем тогда, когда два часа назад они вошли в квартиру.

– Я всегда после секса чувствую себя обновлённой. Я как будто летаю. – Она присела на широкий подлокотник кресла и обняла его свободной левой рукой. – А почему ты не обрезан? Я слышала, что всем евреям делают обрезание.

– Да как-то времени нет заскочить в синагогу, – ухмыльнулся Яков.

– Ну не шути, скажи, правда, почему? – настаивала Лена, мурлыча, как большая рыжая кошка.

– Лена, мне не хотелось бы касаться этой темы, – проговорил Яков. – Но раз ты настаиваешь… В Советском Союзе евреи как нация подвергались физической и культурной ассимиляции. Под видом борьбы с троцкистско-зиновьевской оппозицией, с космополитизмом, с врачами-отравителями и еврейским антифашистским комитетом уничтожался цвет еврейского народа. А закрытие школ, театров, синагог на фоне этого уже никого не волновало. Рады были, что вообще живы остались. Кто тогда мог вообще думать и говорить о религии, традициях. На весь Киев – одна синагога, а до революции их было десятки. Это сейчас открылась синагога Бродского, которую Советская власть превратила в кукольный театр, хорошо, что не в склад. Но туда почти никто не заходит, а приходят, не знают, что делать, как молиться.

Лена подошла к нему и обняла за плечи, пытаясь успокоить.

– Ты спросила, почему я не обрезан, – продолжал Яков. – Да потому, что обрезание делалось подпольно, с этим боролись, как с религиозным мракобесием. Можно было вылететь с работы или из института или оказаться на допросе в КГБ.

– Нашему народу тоже досталось, – сказала Лена. – Украинскую интеллигенцию душили беспощадно под видом борьбы с национализмом, вовсю шла русификация… Народ сам по себе ни в чём не виноват, он – жертва, глина, из которой небольшая группа людей, стоящих у власти, лепит всё, что пожелает. Просто молчание ягнят. А в лагеря, как и в Бабий Яр, гнали не только евреев.

– Это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Евреев уничтожали лишь потому, что они евреи, – возразил Яков. – Слушай, давай-ка сменим пластинку. У нас было такое чудесное настроение.

Он натужно улыбнулся, и Лена, наклонившись к нему, поцеловала его в губы.

– Ты мой хороший и такой умный! Я люблю тебя.

Яков поднялся и обнял её.

– Леночка, ты – прелестное создание! С тобой и поговорить интересно, и в постели необычайно хорошо. Счастлив будет тот, кому ты достанешься.

– А ты поторопись, отец хочет познакомить меня с каким-то красавцем из его министерства. Я же не могу ему бесконечно лапшу на уши вешать, – выпалила Лена.

– Тут что-то новое. Он знает, что мы встречаемся, и при этом торопится, – заметил Яков.

– Он хочет, чтобы я была счастлива. И пока отец занимает солидное положение, он считает, что самое время выдать дочь замуж.

– За украинца или русского, верно? – усмехнулся Яков. – Зачем ему зять-еврей. Он может и карьере повредить.

– Не мели чепуху, Яша. Времена сейчас другие, к вам отношение очень изменилось к лучшему. Никакой дискриминации нет. Евреи на высоких постах в правительстве, – убеждённо проговорила Лена.

– Дорогая, мне кажется, ты страдаешь наивным прекраснодушием. Подумай сама! Люди, которые несколько лет назад были гонителями, душителями свободы, вдруг стали демократами и филантропами? – продолжал он. – Да в душе они такими же и остались. Просто им спустили сверху новые инструкции.

– Мой отец – порядочный человек. Он хорошо к тебе относится.

– Возможно, что и так. Среди русских и украинцев всегда было много благородных людей. Надеюсь, и сейчас тоже. Еврея Бейлиса, между прочим, служащего хлебозавода на Подоле, защищали лучшие юристы, а учёные, писатели, общественные деятели России выступили с воззванием против мракобесного суда, за честь и достоинство народа. Как еврейского, так и своего, которое было бы униженно несправедливым юдофобским приговором. И они тогда победили, – искренно проговорил Яков. – Но чёрная сотня здесь тоже всегда была, есть и будет, она бессмертна.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь?

– Твой отец наверняка не глупый человек, раз в такие верхи попал. И он понимает, что в один прекрасный день я могу поставить вопрос об отъезде. При таком окружении это ему, скорее всего, повредит.

Лена обиженно вскинула глаза, её прекрасное лицо порозовело.

– Отъезд, зачем тебе он нужен? Это же сумасшествие какое-то.

– Сотни тысяч. Неужели все сумасшедшие? – усмехнулся Яков.

– Значит у тех, кто уезжает или уже уехал, были свои причины, – не уступала Лена.

– Ты можешь сейчас гарантировать, что у меня, у моих родителей или родственников не найдётся каких-либо причин?

– Я не знаю.

– Вот и я тоже не могу тебе ничего обещать. Я очень тебя люблю, Лена. Поэтому хочу быть честным перед тобой. Я не знаю, как может всё повернуться здесь, не могу просчитать свою, нет, нашу судьбу на всю жизнь. Я не бог и не пророк. Ты должна это принять в расчёт и решить – если так случится, поедешь со мной, бросишь ли все ваши богатства, родителей, родину, наконец?

Короткий звонок в дверь мгновенно вернул их к действительности. Напряжённое лицо Лены приобрело выражение девичьей озабоченности.

– Ой, Яшенька, это мои вернулись. Который час? Ого, половина двенадцатого. Ну и заболтались мы. Я даже постель свою не заправила.

Звонок настойчиво повторился.

– Поговори с отцом о чём-нибудь, хорошо? – попросила Лена. – Пойду открою.

Наступил конец лета, та замечательная пора, когда жара уже спала и на город, на всё сущее в нём опустилось благодатное мягкое тепло. Однажды Яков возвращался домой через парк Политехнического института. В городе было много больших парков, но этот недалеко от дома он любил особенно. Вековые тополя, вязы, клёны и каштаны росли здесь дружной гурьбой. Их тесное зелёное братство бережно хранило прохладу в знойный день и желанный для окрестной детворы снег даже тогда, когда по открытым весеннему солнцу улицам безудержным потоком катила талая обжигающая холодом ладони и ступни вода.