Марк Казарновский - Чемодан из музея партизанской славы

Дальше – больше. Пошло строительство чемоданов, сумок, баулов. Для дам. Для врачей. Отдельно начал Фишман делать полевые сумки для военных – получил подряд от армии. Иногда, правда, редко, приходили по вечерам два – три молчаливых человека. Давали заказ на чемоданы. Чтобы были с разными секретами. Платили, не торгуясь. Товар забирали только в ночное время. Люди эти звались социалисты. И в порыве откровенности Йозефу Фишману говорили, что его фирму, его «лавочку» они, придя к власти, прикроют первой. Вот какая благодарность от господ революционеров.

Постепенно, вернее, довольно быстро, «лавочка» Йоси Фишмана выросла в большое предприятие – фабрику «Фишман и сыновья». Вместо подвальчика появился большой ангар, в котором уже трудились шесть человек. Хозяин, или реб Фишман, так стали называть Йосю, продолжал там же работать. Да как иначе. Кто подберет кожи для сумок модных варшавянок. А кто соорудит полевую сумку в подарок приставу.

И порядок в ангаре был образцовый. Постепенно рядом с ангаром появился и склад. Для дерева ценных пород под сундуки и сундучки; для ткани на внутреннюю отделку сумок и чемоданов; отдел, где хранятся металлические составляющие чемоданного дела – уголки, пряжки, скрепы, замки, ключи, гвозди, шурупы, бронза декоративная; отдельно – инструментарий.

Пришлось строить еще один ангар.

Фабрика разрасталась, но, что странно, рабочие были довольны. И продукт вылетал быстро, заказчиков никто не подводил.

Реб Фишман уже начал и жертвовать: на синагогу, на лечебницу, на сирот. Да и брать начал на работу ребятишек, у которых родители умирали. Кагал местечка безмерно Фишману был благодарен и всегда приводил его в пример иным, как теперь сказали бы, предпринимателям.

А в местечке все шло, как обычно. Свадьбы, праздники, торговля, работа, похороны. Ах, господа, время бежит и бежит.

Чемодан принес в дом сам владелец и изготовитель этих нужных в обиходе вещей – реб Йозеф Фишман, фабрикант. Он поставил чемодан в прихожей, прошел по коридору, вымыл руки.

В зале тихонько позвякивали тарелки, вилки-ножи. От чугунка с тушеным мясом такой шел запах, что даже собака во дворе, что дремала в будке, вышла и на входную парадную дверь внимательно посмотрела.

У Фишманов начинался вечер.

И чемодан принялся оглядывать прихожую. Пол, отметил чемодан, натерт был отменно. Видно, мастики и воска не жалели. В углу находилось странное сооружение – полированный шест с рожками наверху.

– Да вешалка я, вешалка, – спокойно и доброжелательно произнес шест.

– Вижу, вижу, все тебе внове. По первости оно так со всеми бывает. Вон, когда меня к делу поставили, тоже было поначалу невнятно. Мол, чё все на меня вешаться начали. Ну, в смысле, одежку на мои рожки вешать. А потом даже интересно стало. Уже стала узнавать польта, да лапсердаки, да поддевки, да шубейки или накидки наших местных модниц. Ну-у, ежели тебя в чулан не приберут, то насмотришься. Я уже привыкла, на раз узнаю шинельку гимназическую Эмиля. Это значит, он пришел к нашей Шейне-Брохе. Они вроде занимаются в зале немецким. Только и слышишь: «шпрехен» да «нихт шпрехен». А когда он уходит, Эмиль этот (тут вешалка не выдержала, хихикнула негромко), то они вон в мой угол забиваются и начинается такая возня, что меня аж шатает. И выходят из-за шуб да польт моих, вроде только «шпрехали да шпрехали». Да вот и нет. Целовались они, вот вам и весь немецкий язык. – И вешалка тихо вздохнула.

– А уж о поддевках я и не говорю. То селедкой, то луком с чесноком, то капустой – Бог весть, чем пахнут эти поддевки. На иных я видела даже, – вешалка перешла на шепот, – маленьких таких насекомых. В основном по воротнику ползали. Противные, аж жуть. Ну ладно, ты оглядывайся пока, а то я что-то разболталась. – И вешалка снова стала холодно поблескивать своим полированным стержнем.

Чемодан стал оглядываться, И не напрасно. Рядом с собой увидел он сверкающие черным лаком галоши. Это – снаружи. А внутри галош – алый бархат.

– Да, да, есть чем любоваться, – послышалось из галош. – Ян сам на себя часто смотрю, когда пол натерт. Хорош, что скажешь. Слава Богу, не часто меня использует реб Йозеф – только когда в синагогу идет. Тут уж ничего не поделаешь, стал фабрикантом – держи фасон. Да, в синагогу – либо в галошах, либо в сапогах – иначе не пройдешь.

Галоши тяжело вздохнули.

– Да, кстати, ты то кто? Только не говори «конь в пальто». Эту пошлость мы слышим часто. Ну что за глупость, где вы видели коня в пальто. Еще и галоши ему наденьте.

Было видно, что галоши не на шутку разнервничались.

Да и другие предметы в прихожей вдруг стали подавать голоса: щетки платяные, гуталиновые коробочки с черной ваксой, щетка для натирки полов и даже тюбик с воском – и тот начал попискивать что-то свое.

Но враз пришлось затихнуть. Хозяин вышел, пробормотал:

– Ну, хороший мой, пойдем на семейный совет, – нс этими словами чемодан оказался в светлой – от люстры под потолком – зале.

– Вот, дети мои и жена любимая, принес вам на обсуждение мое последнее изобретение – и водрузил чемодан на свободный стул.

Занятия в хедере. (Фото Альтера Кацизне).

Справа – синагога. Она связана подземным ходом с замком.

Одна из древних синагог Польши в Люблине.

Вывод невесты. Художник Лео Вин. Берлин.

Еврейская семья.

Уличка штеттла.

Столяр с внучкой (Альтер Кацизне).

Под Варшавой. 1927 год. Евреи организовали коммуну.

Печка и мама. Фото Альтера Кацизне.

Еврейский рынок в Ковеле.