Елена Леонтьева - Частная практика. Психологический роман

Ладно, хватит мечтать, дуреха. Если у тебя сегодня день рождения – ничего это не значит. Если тебя не любят, то день рождения ничего не изменит. Пора к родителям на Фрунзенскую.

Сталинский дом с видом на Нескучный сад, речку и Гараж собрал всю семью и ближний круг. Когда она пришла, большая и громкая компания усаживалась за стол Специальные деревянные вставки, которые использовали на больших приемах, превращали стол в гигантское животное, распластавшееся по всей столовой. К нему еще присоединяли маленький столик для детей, прятавшийся под общей скатертью. В Дашином детстве маленький столик ставили отдельно. Но модное помешательство на детях не обошло стороной и это консервативное семейство – дети и взрослые слились за общим столом.

Руководит всем папа – Михаил Дмитриевич Думов. Даша унаследовала от него цвет волос, эмоциональность и потребность в доминировании. Михаил Дмитриевич – потомственный историк и специалист по роли личности в истории. Уважаемый профессор пережил серьезную эволюцию: начав с толстовского провиденциализма, пришел к совершенно противоположным взглядам, буквально влюбляясь в каждого из тиранов, о котором писал очередную книжку, возвеличивая их роль без всякой меры. К пенсии увлекся альтернативной историей – фантазиями о том, как было бы, если бы не было Сталина, Гитлера и иже с ними.

Страстное увлечение большими личностями сочеталось в нем с не менее сильными чувствами к женскому полу. Предпочитал тоненьких, нежных блондинок с богатым воображением. Женат был дважды. Первый раз женился рано, как честный человек «по залету». В двадцать лет, на третьем курсе, окольцованный Михаил Дмитриевич стал отцом старшего Дашиного брата – Сережи. Скороспелая женитьба не позволила утолить большие потребности его романтичной натуры. Каждая встреча с очередной нимфой с истфака или филфака (для разнообразия) кончалась бурным романом и долгой связью. Ни женщины, ни тираны не успокаивали вечно ищущего Михаила Дмитриевича. Напротив, тираны и женщины образовывали сложную систему человеческих отношений, с которой Михаил Дмитриевич управлялся виртуозно, но не был ей доволен. По большому счету, он хотел только одного – чтобы все любили его и друг друга. Его больше. Женщин предпочитал исключительно хороших и преданных, ангельское терпение которых можно испытывать годами.

В детстве Даше натура отца казалась ужасно благородной. Она, как многие девочки, отца обожала, мечтала выйти за него замуж и ревновала к первой семье, сводному брату, матери, студентам и аспиранткам. Мечтала, чтобы папа гордился ею, хвалил и во всем поддерживал. Но потихоньку, ближе к тридцати, отец начал вызывать совсем другие чувства. Его нытье про любовь перестало восхищать, а наличие постоянных любовниц, о которых Даша знала, но вынуждена была скрывать от матери, вызывало море отвращения, переходящего в ненависть, и постепенно вызрело в убеждение, что именно отец виноват в ее личных неудачах и разочарованиях.

Все, что он говорил и делал якобы для ее блага, казалось желанием подавить ее. Теперь добрые намерения отца выглядели ненастоящими, лживыми и предательскими. Хорошая девочка Даша не решалась перечить отцу – в прошлом остались шесть лет ненавистной музыкальной школы и глупый французский язык, необходимый лишь для выяснения кулинарных изысков. Дальше – больше: папа настоял на социологическом, а ей хотелось на юридический. Дореволюционные адвокаты в своих пламенных выступлениях сводили юную Дашу с ума. Достоевский, любимый писатель юности, описал судебный процесс над Дмитрием Карамазовым столь волнительно, что вызвал в душе черноволосой отличницы желание стать хорошим адвокатом, посвятив жизнь исправлению несправедливостей российского права и оправданию невиновных героев. Но папа презирал юристов, обзывал их стряпчими и жуликами, а при слове «справедливость» фыркал и многозначительно вспоминал самую справедливую в мире Сталинскую конституцию. У Даши не находилось аргументов. Она так и не научилась говорить ему ««нет».

Единственная выигранная у отца битва – бросить аспирантуру ради работы. Сейчас она объясняет Гале ту важную победу исключительно заинтересованностью родителей в ее доходах, а вовсе не уважением к ее выбору. Галя в ответ предполагает, что к тридцати Дашу наконец-то посетил переходный возраст, отвержение родительских ценностей и поиск своих собственных. Процесс тревожный и не сказать, чтобы приятный, но, к сожалению, совершенно необходимый, раз уж ей так хочется удачи в личной жизни. Успокаивает, что ситуация типична для ее поколения. Такова норма – оттягивать взросление.

Страшное психологическое слово «сепарация» звучит как приговор, ясный и обжалованию не подлежащий. Но как? Как перестать видеть в других людях отцовскую тень, одобрение и любовь которой заслуживается послушанием? Как смириться с проигрышем женственной матери, на которую она не похожа ни капли? Стать «плохой» дочерью, зажить своей жизнью. Ей так одиноко, а родители есть родители и никогда не бросят.

Михаил Дмитриевич не подозревал о таких изменениях в дочери. После шестидесятилетия он и сам вошел в кризис, все чаще чувствуя тревогу, непонятную тоску и раздражение.

Ему не нравилось, как он выглядит, то и дело появлялись новые неприятные болячки. Обладая прекрасным зрением, никак не мог смириться с тем, что пора одеть очки, постоянно терял их, пока жена не повесила на веревочку. Жалко жаловался дочери, что ему повесили очки на веревочке, как вешают на резиночку детские варежки. Стал выпивать чаще и тоскливее. В нетрезвом виде звонил дочери с долгими разговорами-лекциями – в основном о разнообразных Дашиных предках. Даша ставила папу на громкую связь и, не слушая, делала свои дела. Михаил Дмитриевич с дотошностью преподавателя выводил выгодную мораль – важно уважать родителей и заботиться о них, пока они живы.

Он рассказывал про своего отца – военного историка, уцелевшего во время сталинских репрессий и сумевшего получить квартиру на Фрунзенской набережной. Про учителей русского языка, производителей охотничьих ружей, портных и одного политрука. Михаил Дмитриевич с трепетом относился к черно-белым фотографиям предков. Развесил их в красивых рамках по стенам своего большого кабинета и с гордостью демонстрировал всем новым гостям, рассказывая о каждой фотографии, путаясь в деталях и обстоятельствах, но вдохновенно и с большим почтением. Половину придумывал. Как казалось дочери.

Почитание предков – по большому счету самая авторитетная среди homo религия, стала сознательным выбором Михаила Дмитриевича. Иногда, здороваясь с мертвыми родственниками, кому повезло сделать достаточно фотографий, чтобы не затеряться в прошлом столетии, Михаил Дмитриевич ощущал весь груз ответственности за судьбу рода. Ему хотелось, чтобы предки были довольны. Чем ближе к возрасту мудрости, тем большее беспокойство мучило душу Михаила Дмитриевича. Кто из потомков поставит его фото на полочку? Будут ли о нем вспоминать и какими словами? Михаил Дмитриевич не знал, кому довериться, поскольку семейной системой, которую он создал, мог управлять только он сам. Старая библейская история о передаче отцовского благословения разыгрывалась на фоне русско-украинского кризиса, возвращения Крыма, падения рубля и жарких дискуссий об исторической судьбе Российского государства.