Елена Шедогубова - Пестрая лента. Сборник рассказов

Потом они поют очень жестокую, на мой детский взгляд, песню про Галю молодую. Вначале я не вслушивалась и не понимала, о чем она, но потом… Леденящий ужас пробрался в душу, когда они хором выводили жуткие слова:

Везли, везли Галю темними лісами,

прив’язали Галю до сосни косами.

Ой, ти Галю, Галю молодая,

прив’язали Галю до сосни косами.

Розбрелись по лісу, назбирали хмизу,

підпалили сосну, від гори до низу.

Ой, ти Галю, Галю молодая,

підпалили сосну, від гори до низу.

Горить сосна, горить, горить та й палає,

Галя криком, кричить розмовляє.

Помню, как я разревелась в голос, сообразив, что эти казаки (маньяки по-нынешнему) убили бедную молодую Галю. Мама в ужасе прибежала узнать, в чем дело, а узнав, раз и навсегда запретила им петь эту песню. Вместо нее пели:

Ніч яка місячна, зоряна, ясная,

Видно, хоч голки збирай.

Вийди, коханая, працею зморена,

Хоч на хвилиночку в гай!

А когда замирали последние звуки песни, не было больше слепой ярости к далеким врагам, ненависти к прошлому. Слезы катились по морщинистому костлявому лицу Степана Цюха, всхлипывал и утирал покрасневший нос Петро Т0лстых, закрыв лицо ладонями, рыдала Шура Лушник. Каждый плакал о своем, о чем не сказать, а только спеть.

Шли годы. Все реже собирались отцовы земляки, теперь они иногда приходили поодиночке, узнать, как дела, где тот, а этот… Болеет, не встает, умер… Провожали одного за другим в последний путь. Плакали теперь уже за поминальными столами, без слепой злобы к прошлому, без веры в будущее. И некому было сказать:

– Може заспіваємо хлопці і дівчата…

Возвращение в реальный мир было тяжким и болезненным. К привычным похмельным ощущениям прибавились какие-то посторонние звуки: пофыркивания, постукивания, посапывания… Кто-то мягко дернул его за ухо. Сергей с трудом разлепил веки, вгляделся в неласковый мир и со стоном зажмурился.

– Всё! Приехали. Допился, блин! У всех нормальных алконавтов белочки как белочки, а у меня лошади. Да еще какие-то дурацкие! – мелькнула в голове безумная мысль.

Чтобы перепроверить свои похмельные миражи, пришлось снова открыть глаза. Ясный весенний день, он лежит на огромной охапке сена, к нему тянутся странные лошадиные морды, обнюхивают и, похоже, брезгливо фыркают. Чуть поодаль угрожающе бьет копытом низкорослый жеребчик. А за крепкой загородкой стоит статуя Изумления в виде мужчины в костюме и галстуке, с широко разинутым ртом и выпученными глазами.

– Мужчина!!! Да-да! Вы! – статуя обрела голос. – Немедленно вылезайте оттуда, пока они вам ноги не перебили и почки не отбили. Как вы вообще туда попали?

Серега откашлялся, но голос все равно предательски каркнул.

– Я где? Вы кто? И… ваще… это что?

– Отвечаю по пунктам. Вы – в загоне для лошадей Пржевальского, я – директор зоопарка, а «ваще» – эти животные не поддаются ни дрессировки, н приручению. На прошлой неделе своему смотрителю этот жеребец Шалый голень перебил. Теперь бюллетенит. Не Шалый, конечно, а Генка-смотритель. Как вы туда забрались и почему до сих пор живы?

Сергей уважительно посмотрел на Шалого, сгруппировался (бывший десантник, как-никак) и в два прыжка достиг загородки, ясным соколом перелетел через нее и остановился отдышаться. Не мальчик уже, чтоб такие трюки безнаказанно откалывать, да и алкогольные заплывы дают о себе знать. Лошадки гурьбой столпились по ту сторону загородки, и – странно! – Сергею показалось, что не было в их глазах агрессии и желания перебить ему голень. Даже у Шалого морда была в меру сердитая. Так, для порядка. Чтоб знали, кто здесь главный…

– Чтоб ноги здесь твоей больше не было. Они перегар на дух не переносят. Покалечат, а потом за каждого алкаша отвечай…

Обижаться на алкаша смысла не было. Что на правду-то обижаться? Опускался Сергей на дно жизни уже давно. Когда-то, вернувшись из горячих точек, отслужив и нахлебавшись всего и помногу, он пытался устроиться в жизни. Но оказалось, что все не то, не то все вокруг. То справедливость искал зачем-то, то место под солнцем. А там уже все места заняты. Депрессию от неудач лечил известно чем, теряя семью, жилье, надежды… Только старая мамка терпела его пьяные выходки и загулы, лишь смотрела укоряюще глазами, полными непролитых старческих слез.

Похмелиться почему-то не тянуло. Стресс что ли лошадиный так пагубно на организм подействовал? Около подъезда на лавочке дежурила бригада местных бабулек.

– Явился…

– С похмела опять, небось!

– Та ясное дело!

Сергей позвонил в соседскую квартиру. Дверь открыл долговязый, с козлиной бородкой компьютерный гений.

– Это… слышь, брат…

– Денег больше не дам, – и собрался захлопнуть дверь

– Не. Я не за деньгами. Ты можешь мне там в Интернете про лошадей Пржевальского найти чё-нить?

Сосед вздернул брови, окинул взглядом опухшее лицо Сергея, мятую одежду, солому в волосах и хмыкнул.

– Удивил, зачет! Ну, заходи, Пржевальский!

***

Через два дня Сергей появился в приемной директора зоопарка. Двухметровая гора мышц (порядком одряхлевших), лицо питекантропа, пытающегося без эволюции проскочить до homo sapiens-а. Непривычно трезв, выбрит, пострижен. Увидев его, директор забрызгал слюной от возмущения.

– Опять ты! – уже не церемонясь, возопил он. – Я же тебя по-хорошему предупредил! Ты еще зачем…

– Владимир Павлович! Палыч! Христом-богом прошу – возьми на работу. К тем лошадям смотрителем.

Удивленный Палыч пытался ослабить узел галстука.

– Ты же это… – И понятным жестом показал на горло.

– Я так решил, что свою цистерну я уже выпил, Ну выгонишь, если чо… Возьмите с испытанием…

Палыч взял долгую театральную паузу, потом безнадежно махнул рукой.

– Иди. Оформляйся. Людей у меня все равно не хватает. Но смотри – у тебя не только лошади будут. Там и козлы, и зебры, и – самое главное – верблюд двугорбый. Корабль пустыни, блин. Ну, да сам увидишь…

***

Козлы – они и есть козлы, хоть козероги, хоть винторогие. Зебры тоже ничем не примечательные монохромы. А вот бактриан Султан действительно впечатлил. Когда он несся к забору и топал огромными ногами, казалось, что земля дрожит. Важно и надменно склонил он мохнатую шею к незнакомцу. Это еще кто тут? Сергей достал припасенную заранее, густо посоленную хлебную горбушку. Бактриан размеренно, не теряя достоинства, слизнул угощение и задвигал челюстями. Прожевал, подумал и медленно положил крупную голову на Серегино плечо, милостиво позволяя почесать у себя за ушами.

Жеребец Шалый так и остался Шалым, а вот кобылок Сергей стал звать в соответствии с их нравами и привычками. Одна стала почему-то Пеночкой, другая – Муркой, третья – Красавой. Самым непредсказуемым был мышастый молоденький жеребец в отдельном загоне по кличке Мышонок. Сергей с трудом находил с ним общий язык. Хорошо, что за ним со дня на день должны были приехать из пекинского зоопарка по программе обмена животными.