Елена Шедогубова - Пестрая лента. Сборник рассказов

***

Тетка Александра – сестра матери – и дядя Семен давно перебрались из Пудино, обосновались в Абхазии, на самом берегу самого синего в мире Черного моря. Пообвыкли, приноровились жить с чужими по духу людьми, сохранили хоть небольшую часть старообрядческого уклада: не пили-не ели из одной посуды с мирскими, молились двуперстно, истово иконам старого письма. Чужого духа не перенимали, своего другим не навязывали. К ним и приехала в 54-ом овдовевшая Черновская Елена Константиновна, здесь встретила своего Петровича, отсюда уехала с ним в Тбилиси, навсегда распрощавшись с прошлым.

***

«А пишу тебе, Лёнушка, как с тово свету. Не знаю, с чего начать, что сказать. Вся жизнь уж позади осталась. И захотелось мне родню отыскать. Нашел через своего солиситора Александру Мироновну и Семена Панкратьевича, а уж через них и тебя. Жизнь, что прошла, рассказать невозможно. Вот в 43-ем ранило меня, едва в плен не попал, Чудом выжил. К партизанам подался, в Белоруссии это было. Во время одного из рейдов опять ранен был. От своих отстал. Попросту говоря, бросили меня. Спасибо, что не пристрелили. Спасла меня местная жительница, Ядвига, полячка. Так у нее и прожил, на поправку пошел. Но прятался ото всех: от немцев, от полицаев, от наших.

Поопасился я возвращаться-то, наслышался всякого. Ядвига и уговорила меня двинуться в Канаду. Мы тут спервоначалу помыкали горя, но потом ничего. Язык выучили, все устроилось, бизнес начали. Одна беда – детей-то у нас не было. А три года назад умерла моя Ядя. Совсем я осиротел. Ты уж на меня сердца не держи. Жизнь вон как повернулась. А адрес мой такой…».

Она отложила письмо в сторону, медленно зажгла сигарету, морщилась, курила. На дворе 65-ый. Но где-то же лежит ее личное дело с незаконченным протоколом допроса и грифом «Хранить вечно». Она – Черновская, можно еще раз сменить фамилию на мужнину – стать Вертей. А куда деть вопросы анкеты, и за каждым – опасность. Нет! Не высовываться! Она теперь не одна – муж, который ни о чем не подозревает, маленькая Лялька.

Елена решительно изорвала письмо, бросила его в мусорное ведро и понесла его на помойку. «Ну что за безобразие! Мусор опять два дня не вывозили!» – отметила она для себя. Машинально протирая пыль на буфете, загружая белье в рычащую «Волгу-8», развешивая его на балконе, она никак не могла отделаться от мысли, что сделала что-то не так. Что же она натворила! Сколько можно бояться теней из прошлого? Ну не расстреляют же ее, не арестуют за давний подлог документов, за обман… Ведь есть же срок давности, в конце концов! Она решительно отшвырнула отжатую простыню в таз и побежала к мусорным бакам. Мусор был вывезен, все было чисто убрано. Председатель ЖКО предпочитал не связываться с суровой женщиной, которая без записи заходит на прием к самому секретарю горкома.

Около одного из баков белел обрывок бумаги. Она подняла его.

Mr. Vis….

54 Rue…

Mont…

***

Коммунальная кухня жила привычной жизнью. Баба Фаня пересказывала содержание вчерашней ссоры с Риммой, дядя Вася смолил папиросу, Гульнара резала зелень, Цира мыла посуду, время от времени сочувственно поддакивая бабе Фане.

– Ой-вэй! Что значит старость! Была в магазине и забыла купить соль. Вы мне одолжите, тетя Лена?

Баба Фаня подошла к ней вплотную и, понизив голос до шепота, спросила:

– А вы вчера успели догнать этого незнакомца, Евлампия Ксенофонтовна?

В ее речи не было и тени того опереточно-нарочитого еврейского акцента, над которым так любила потешаться коммуналка. Профессионализм – великая вещь. На лице Елены-Евлампии не дрогнул ни однн мускул. Голос был по-прежнему ровный, спокойный, чуть хрипловатый.

– Конечно, одолжу. Вот соль, Фаина Моисеевна. Нет, не догнала.

Фаня оглянулась. Цира и Гульнара уже увлеченно обсуждали новые похождения развеселой разведенки Люськи из 43-ей квартиры.

– Мне жаль. Это был бы прекрасный шанс для вашей Лялечки. Очень жаль!

Елена горько усмехнулась, пробормотав про себя:

– Много ты понимаешь в шансах, старая хала!

Встретилась взглядом с глазами старой бабы Фани и поняла, что та понимает… Многое понимает… Все понимает…

Вместо предисловия

Странно, но я запомнила их почти всех. Может быть из-за смешных, в моем детском понимании, фамилий: Цюх, Дихнич, Просянко, Т0лстых, Лушник, С0ва…

Вертей Виктор Петрович – это мой отчим, который стал лучшим в мире отцом (для меня). Родился в 1912 году в селе Семеновка Харьковской области, в голодные довоенные годы бежал с Украины в сытый и благополучный Тбилиси с маленькой племянницей Марусей после смерти от голода всех остальных родных. По дороге потерял сестру Галину, она нашлась (как – не знаю, не помню, при мне об этом не говорили) через много лет в Подмосковье. Вот встречу их в году 70-м я уже помню: оба седые, старые, обнялись и плачут-плачут, руки разнимут и опять хватаются друг за друга… Так и ходили по дому, держась за руки, как маленькие. Тогда казалось это смешным и даже немного стыдным. Племянницу он удачно выдал замуж за хорошего человека, любил ее девчонок как своих родных.

Все эти Цюхи, Дихничи, Просянко, Т0лстые, Лушники были земляками отца, в одно и то же время, а может, раньше или позже, тоже бежали из Семеновки, ближних к ней Богодаровки и Новостепановки от голода, от ненавистных комбедчиков, от раскулачивания и коллективизации. После переселения в Грузию они продолжали тянуться друг к другу, пытаясь сохранить дух землячества, украинства в чуждой для себя социальной и языковой среде. Их уже выросшие к тому времени дети бойко говорили по-грузински, забыв рiдну мову за ненадобностью и редкой употребляемостью, готовили чахохбили и сациви, называли баклажаны бадриджанами, выходили замуж за грузин, женились на девушках других национальностей. А старшие даже не пытались ассимилироваться, приспособиться к изменившимся условиям, выучить чужой язык, перенять местные традиции и обычаи. Нет, они селились в наиболее доступном для них рабочем, полукриминальном районе города – Нахаловке, становились рабочими на заводах (их было в этом районе очень много), обзаводились семьями, детьми, но часто встречались в застольях, спивали свои песни, вспоминали минувшее-пережитое. Если говорить словами есенинского лирического героя, «проклинают свои неудачи, вспоминают…». Постараюсь вспомнить и я и передать свои воспоминания пятилетнего ребенка, чуть-чуть подкорректировав их под себя, нынешнюю.

***

Наша комната в коммуналке просто огромная – 36 квадратных метров и большой балкон. Отец – буду называть его так или, как уважительно называли остальные, Петрович – поставил резные ширмы, получилась двухкомнатная квартира. Мебель вся сделана его руками, не просто стол, кровать, шкаф для одежды – а сплошь отделанные искусной резьбой, хитрыми завитушками. Дерево он чуял душой, и оно раскрывалось ему навстречу, проявляло затейливый узор, оставалось только покрыть поверхность светлым лаком. Он часто брал меня, маленькую, к себе на работу в деревообделочный цех на авторемонтном заводе, где у него был отгорожен свой угол, в котором так славно пахло стружкой, опилками, стояли станки, которые он переделал сам – из трех сделал один, выбросив «лишние детали», там он проработал 57 лет до самой смерти.