Николай Слесарь - Эротический сон механической кукушки. Экзистенциальная сказка

Пусть ответ будет в конце этого злосчастного коридора? Почему нет? Может, все проще, чем мне кажется. Иначе и не должно быть. Главное сейчас – поверить в это. Потому что запросто может быть и иначе, но это уже будет потом. Всему свое время.

Просто надо на что-то решиться. Ведь любой коридор когда-нибудь чем-нибудь непременно должен закончиться. Для меня это уже будет разрешением данной ситуации. Пусть даже в какую-то другую.

В голове непрерывный круговорот бесполезных мыслей. Не на чем остановиться, не на чем сосредоточиться. Все кажется мне совершенно бесполезной сейчас информацией.

Однако для начала все-таки стоит успокоиться. И, может быть, все сразу само пройдет, возвратится на круги своя. Что, впрочем, весьма сомнительно. И все же.

Успокоиться, но как? Медитация, молитва, покаяние? Вряд ли я готов молиться и каяться прямо здесь и сейчас. Разве что попытаться восстановить всю цепь недавних событий и найти ключ к моему появлению здесь?

Но со мной уже давно ничего особенного не происходило. Разве что-то такое случилось уже совсем давно? И пока у меня нет однозначного настоящего, может, получится вытащить из себя свое прошлое? Если уж существует какая-то роковая причина, то она обязана быть именно там.

Хотя для меня нет ничего хуже воспоминаний. Особенно из серии «а помнишь?» или «вот были времена!».

Жизненный опыт, он, как известно, сын ошибок трудных. Потому, как правило, я против любых раскопок в собственной памяти.

А что, если я вообще почти ничего важного уже не помню или забыл что-то самое главное? И теперь, когда я нахожусь в подобных туманных обстоятельствах, мне в голову скорее всего полезут какие-то особенные, специальные темы. Тут уж мое подсознание постарается, я уверен.

Опять же, слишком много деталей всегда заслоняет что-то действительно важное. Главное, может быть. В суете нипочем не докопаться до сути. А что еще все эти мелочи, до сих пор летающие вокруг меня, все эти дела, обязательства, желания, мечты?

И чем дольше пытаешься, тем безнадежнее эти попытки.

Сколько-то там лет назад я появился на свет. Этот факт был зафиксирован, разумеется, не мной, но скорее всего так оно и было. Передо мной распахнулась новая реальность.

На самом деле я вряд ли помню хоть что-то из своего безоблачного детства вполне достоверно. Слишком многое наложилось поверх. Остались лишь размытые образы, случайные картинки.

Неважно, впрочем.

Всю свою жизнь я прожил в одном и том же городе, и этот город делал со мной все, что хотел. Он выворачивал меня наизнанку, сносил мне мозг, заставляя испытывать совершенно противоположные чувства к себе, к окружающим меня людям, к окружающему миру, и даже к космосу. Иногда одновременно и совершенно противоположные.

Однако я выжил вопреки его желанию меня растоптать и выбросить, высосать и растворить в себе. Только, наверное, я здорово изменился с момента первого появления на свет.

Или же нет?

Наверное, подобное происходит с любым человеком в любом городе. Город концентрирует в себе слишком много людей и слишком много энергии. И это здорово действует, не может не действовать. На всех по-разному, конечно.

Потом рядом со мной стали появляться другие люди. Чем дальше, тем больше.

Хотя это вначале казалось, что их много и что они так и будут бесконечно появляться на горизонте. Очень скоро поток незаметно иссяк.

Главное, что мы пересеклись в чем-то таком, казалось, очень важном. И они сделались моими друзьями.

И еще я услышал внутри себя музыку. Пока назовем ее так. Хотя я далеко не сразу ее распознал.

Ничто не утешает так, как музыка. И особенно музыка внутренняя.

На самом деле она всегда была вокруг меня. Тот город весь был пропитан ей. Просто в один прекрасный момент я ее почувствовал и более не терял из вида.

Эта музыка также могла сделать со мной все что угодно. Тогда как я всего лишь хотел оставаться собой.

Тогда мне казалось, что должны существовать и другие истории, другие расклады и другие жизни. Я хотел попробовать и их. Я хотел увидеть больше, а все остальное уже потом.

Ведь все вокруг изменяется. Все непрерывно чередуется – люди, вещи, пейзажи, цветные картинки и интерьеры. Уродливое и скучное сменяет интересное и прекрасное и наоборот. Но как только ты перестаешь наблюдать, это движение как будто прекращается, замирает.

Может, именно поэтому я всюду то и дело наталкивался на пределы своего восприятия, на пределы своих возможностей наблюдателя?

Да и музыка никогда не давалась просто. Притом что именно она в результате довольно радикально определила мою жизнь и жизнь близких мне людей и, видимо, продолжает определять до сих пор.

Коридор меж тем оставался все тем же коридором. Таким буквальным, ограниченным и скучным.

От нечего делать я, прикрыв за собой дверь, начал слоняться вокруг да около, пробуя открыть хоть одну дверь, выходящую в него. Причем делал это автоматически, находясь в полной прострации, думая о чем угодно, кроме этого коридора и этих дверей.

Должно быть, это была защитная реакция. Ибо я пока не знал, что именно предпринять дальше. Требовалось решение, но задачу никто не поставил. А моя голова упорно отказывалась теперь работать, перебирая одно воспоминание за другим, словно в тщетной попытке ухватиться за них и выбраться обратно.

Я прикасался рукой к крашеным стенам, словно проверяя их на материальную достоверность.

Все остальные двери, кроме той, из которой я выбрался, оказались заперты. Окон не было. Каких-либо объявлений и внятных табличек тоже.

– Ну и влип же я в историю! – только и пронеслось в голове.

Иллюзий не оставалось. Веры и надежды почти тоже. Очередной творческий экстаз неминуемо проходил, превращаясь в затяжное похмелье поиска новых решений.

Позади было часа два бесконечных повторений невразумительного какого-то фрагмента. Начиная с двенадцатого такта и в лучшем случае до двадцатого. И дело уже даже не в этом фрагменте, не в музыке. Просто наступает, в конце концов, такой особенный момент, когда все вокруг становится невразумительным, только и всего.

Меж тем репетиция продолжалась. Уже давно никто ничего не слышит и не понимает. Мой друг-саксофонист по прозвищу Птица стоит посреди студии, одной рукой придерживая саксофон, болтающийся на шее, и значительно молчит.

Казалось, он так стоял всегда. Было видно, что его раздражает абсолютно все. Он ни на кого не глядит и ни на что. Его взгляд пустой и устремлен в никуда.

В общем, понятно, что сегодня уже ничего дельного не выйдет, и можно было бы смело расходиться по домам. К тому же было довольно поздно, все после долгого и трудного рабочего дня, голодные и полусонные. И уже давно безумно хотелось пить.