Анжела Конн - Девственник. Роман

Но почему червячок сомнения грызёт и исподволь подтачивает обретённое ею счастье. Тёмные мазки на светлом фоне… Или сгущает краски?! Избавится ли когда-нибудь от этого противного ощущения… Противное, однозначно. Видимо, всё, что они с Сергеем содеяли, со стороны выглядит мерзко. Но как же трудно признаться в этом даже самой

себе. И точит, и грызёт червь… Неужели она ошиблась?! Нет, и мысли такой допускать не хочет…

В раздумьях не замечает, как подъехала к родному дому. Уже пять минут стоит и стоит перед родными воротами… Сердце колотится так, будто предстоит сдать сразу три экзамена, к которым она не готовилась. Выйдя из машины, неуверенным шагом, словно на ногах по гире, Агата подходит к запертой калитке. Долго стоит, сдвинув брови, и всё-таки поднимает руку, звонит… И тут же жалеет. Ах, не стоило звонить… Невезуха! Вот этого она совершенно не ожидала… Неровен час, вышедшая на звонок особа, закатит истерику…

В дверях дома появляется Соня. Их взгляды впиваются друг в друга на расстоянии шести метров. Впиваются и режут, подобно скальпелю: больно, по живому. Так больно, что невольно одна из них зажмуривается. И тут же открыв глаза, понимает, что проигрывает не знающим за собой вины карим глазам Сони; они не спускают чистого, беззлобно-изучающего взгляда с Агаты… Ощущение как в вакууме, только мелкая барабанная дробь бьётся в ушных раковинах. У Агаты.

Внезапное дежавю с детством, когда девочка проснулась в своей комнате, услышав звон в пустоте. Она болела корью. Мама тогда не отходила от её кроватки. Спустя пару недель ей стало лучше, кризис миновал, и мама уснула в соседней комнате. Агата открыла глаза от резкого звона, испугалась, позвала одними губами, не слыша своего голоса: мама, мама… В ушах пульсировало и звенело. Как услышала её мама – осталось загадкой. Но она прибежала. Прижала Агату к себе, успокоила. Сразу прошёл звон, голова перестала болеть.

Мама, мама… Сейчас маме самой требуется помощь, да и она давно не маленькая. Но как же она бессильна в данной ситуации… Гильотиной повис воздух между женщинами. Тяжёлый, удушливый… И острый. Потому что её всю режет, кромсает на кусочки. Стыдно и холодно от осуждающих глаз Сониных. Они сверлят её, догоняют убегающий в сторону смятенный взгляд. Ей чудится, как скрежет железа рваными остриями пробирается к сердцу, и оно замирает перед неотвратимым.

Соня, наконец, сжалившись, отводит взгляд вдаль; медленно, с усилием пробираясь сквозь невидимый заслон, приближается, отодвигает засов и впускает Агату. Сжав губы и промолчав на приветственное бормотание хапуньи, (как окрестила про себя разлучницу) присвоившей себе часть чужой жизни, женщина с суровостью во всём облике, обходит её и, войдя в дом, обращается к подруге:

– Пойду я, Машенька… – голос её звучит устало. Мария, не проронив ни звука, кивает, смотрит на дочь. Тишину нарушает щёлкнувший замок в двери.

– Мамочка, прости, мамочка… – плачет Агата, опустившись на корточки перед кроватью. – До чего довела тебя, прости… Мария обеими руками силится обхватить заплаканное лицо дочери, направляет его к себе во взгляд, внимательно, словно видит впервые, изучает.

– Я тебя совершенно не знаю, дочка… Что ты натворила… – шепнула она чуть слышно, одними губами. – Ты беременна? – Агата кивнула. – Сколько? – Шестой месяц.

– Поздно что-либо говорить. Но хочу, чтобы знала, ты сделала… не ты одна, но для меня ты, и только ты имеешь значение… сделала несчастными стольких людей. Не представляю, как мы это переживём. Мария еле говорит, с придыханиями. Болезнь подточила здоровье. Придёт ли в себя, станет ли прежней Марией, простит ли? – Агата не отрывает мокрых глаз от лица матери. Никогда она не видела её такой поникшей, почти безжизненной. На бледной коже глаза её кажутся бездонными тоскливыми озёрцами… Придёт ли в себя? Когда! Словно догадавшись о мыслях дочери, мать продолжает:

– Всё утрясётся, я выздоровею, и Соня с Алёшей переживут, и отец как-нибудь смирится… а вот ты, ты будешь корить себя, не сейчас нет, позже, гораздо позже… Иди! Иди, пока отца нет. Нужно время… Сухие тонкие пальцы осеняют дочь крестным знамением… Агата выходит в слезах. Боль в голове пульсирует как в детстве – звенит, рвёт сосуды, ломает её мир. Сердце от страха сжимается. Кажется, оно осуждено на непростое счастье. Украденное.

Каждое сегодня уносится во вчера – в близкое или далёкое прошлое. В него вглядываешься, чтобы попытаться разобраться в сегодняшнем дне. Но и оглянувшись назад, Алексей Сергеевич затрудняется найти признаки отклонения своего сознания в подростковом периоде. Скандальный случай с отцом оставил щемящую душевную рану, но сдвига в психике ни тогда, ни в более зрелом возрасте на этой почве он не замечал. Да, он переживал, мучился, терзался, скованный льдом страха, подозревая в себе странности, но, даже находясь во временном оцепенении, сознавал, что порядочный человек, наделённый здравым суждением, каковым он, несмотря ни на что, казался себе и подавал обществу, должен и переживать, и мучиться, и терзаться. Это нормально. И в ясности своего ума не сомневался, отдавая себе отчёт во всех своих действиях.

Стеснительность с девочками он объяснял неудачами. Разве виноват, что Агата оттолкнула его? Да, он был мерзок, груб, но прояви она чуточку понимания к его состоянию тогдашнему, всё пошло бы иным путём. Насмешницы девчонки действовали на него удручающе. Подавляли. Заставляли внутренне сжиматься.

Или та спортивная девочка, за которой он шёл в надежде познакомиться? Ведь искренне хотел! Он виноват в её внешнем изъяне?! Нет, но тайно порадовался. И этот облом, и радость, что нашлась причина, из-за чего он не подошёл к ней, укрепили в нём ранее появившуюся неуверенность. Как же он вздохнул свободно, когда понял, что родимое пятно девушки спасло, освободило от необходимости знакомиться.

А с другой стороны, не с подобных ли случаев образовалась трещина в отношениях с противоположным полом? Ведь до этих досадных казусов ничего похожего не было. С девчонками дружил так же, как и с мальчиками. Когда стал избегать их?! Не тогда ли, когда начал осознавать их власть над собой и понимать, что чувствует себя в их обществе не совсем уверенно. Да что там «не совсем». Заикался, бледнел, терял терпение. Но не рассудок. Даже ругал себя потихоньку за отчуждённость и необщительность…

Панические мысли могли стать навязчивой идеей, и не дай бог, перешли бы в фобию. К счастью, до этого Алёша не докатился и, как казалось ему, он нашёл выход.

Волны перестройки хлынули на берега страны, грозя перейти в девятый вал, и подобно цунами, смести на своём пути не только ценности, созданные человеческим умом и трудом, но и самих создателей, а в оставшихся на плаву посеять растерянность и страх. Все застыли от неожиданности. Замерли в ожидании, слушая горластую гласность, не ведая, что их ждёт впереди.