Вениамин Бычковский - Час пик (сборник)

Вот уже десять лет, как он оставил семью. Живёт в мастерской и по-прежнему очарован Тишиной. А в последние годы стал дорожить этим странным союзом как основным источником образов и фантазий для творчества. «Самое важное увидеть нельзя, можно только услышать», – стало почти девизом для него. И стоило Тишине только коснуться его слуха, как он сразу ощущал присутствие какого-то особого мира и тотчас же бессознательно перестраивался, чтобы его воспринять. В Тишине он слышал вечность.

Но сейчас Тишина осталась в доме Ивана, а Алексей шёл на шум горной реки, которая, по мере приближения его к склону горы, всё сильней издавала шум, очень похожий на бурные приветствия воды и камней. Алексей не меньше радовался встрече с рекой, он уже искал удобное место, где можно подойти к самой воде, чтобы умыться в горном потоке. После чего взойти на мостик, чтобы перейти на сторону склона, где его ждали любимые сосны, над которыми стояло благословляющее солнце.

Когда Алексей поднялся на склон, свежесть от горной реки уже прошла, и ему стало жарко. Утреннее солнце припекало всё сильнее. Над склоном плыли величественные облака. Однажды в детстве он испугался точно таких же облаков: это случилось летом на даче, где он впервые увидел таинственный мир природы. Сказочный лес, ветер, шумящий в ветвях деревьев, – и вдруг огромные облака, закрывшие солнце, так сильно напугали его, что Лёшка расплакался от страха. Зато от цветочных полян он пришёл в восторг. Но ещё большую радость он пережил, когда увидел ковыль на склонах. Рыжий ковыль разбегался по склону во все стороны: то кружился на склонах холма, то волнами поднимался к самому верху, а потом сбегал вниз, да так быстро, что легко обгонял Лёшку. Обгонял и как будто шептал: попробуй догони, догони! Лёшка летел вниз, но обогнать ковыль не удавалось.

Многое забылось из детства, а миг наивысшего счастья от ковыля на склоне запомнился. Прошлое не всегда тянет назад. В нём есть вершины, с которых мы несёмся в будущее. И сейчас, стоя на вершине холма, Алексей вдруг резко сорвался с места и своим движением прорвал мягкий, тягучий воздух летнего утра – он бежал со склона вниз.

Возвращался Алексей в дом Ивана по той же улице. Деревня к тому времени проснулась и наполнилась звуками деревенской жизни. Проходя мимо забора с горшком, он опять взглянул на него и остался доволен: горшок как будто ожил и даже улыбнулся ему. Прозрел! Но прежде он сам прозрел, когда поднялся на высокий склон и дотянулся до самых первых воспоминаний из детства. А там и солнце осветило его жизнь до сокровенных вершин! И он так воодушевился высотой и светлыми воспоминаниями, что, сбежав со склона, готов был и дальше бежать. И, когда он шагал сейчас по деревне, его сердце подпрыгивало от всякой встречи. Так, проходя мимо магазина, он увидел под ногами фантики от конфет и сразу вспомнил детские «секреты» из фантиков. Ему тут же захотелось незаметно собрать их, чему он улыбнулся. А ведь и в детстве он таился… В «секрет» играли только девчонки, и ему приходилось тайно делать свои «секреты». Иначе пацаны во дворе просто засмеяли бы. Но отказаться от этой игры было выше его сил.

Вот и сейчас им овладело то же чувство, только теперь он не стал таиться, а остановился у магазина и, как мальчишка, стал подбирать фантики прямо из-под ног. Конечно, ради «секрета» он мог бы и конфеты купить, но ему не хотелось нарушать правил игры, где изначально всё построено на поиске красоты. И сейчас он сразу выделил несколько ярких фантиков из тех, что собрал. Шагая дальше, он уже не мог оторваться от фантиков в руках и, перебирая их, мысленно складывал из них «секрет».

Неожиданно его остановила маленькая старушка в ослепительно-белой косынке:

– Здравствуйте, добрый человек! Думала Ивана попросить, а он так быстро уехал, что я не успела. Может, я вас попрошу?.. А то мне прясть нечем. И мужчин в деревне не осталось, чтобы починить…

Он слушал и не понимал, что же хочет от него старушка, пока не посмотрел на её изношенные руки, из которых медленно поднималось старое, длинное веретено. Оно росло и росло, и длилось это очень долго, покуда не стало видно обломленного конца на нём и абсолютной нищеты, из которой веретено выросло. Он смотрел и не мог понять, почему эта сцена так ужасно на него действует; у него было такое чувство, будто перед ним разыгрывается судьба этой старушки, долгая судьба, и страшно трагическая… Он едва пришёл в себя от мистики и тут же сообразил, в чём дело:

– Конечно, бабушка! Сегодня же сделаю и сам занесу вам. Только подскажите, какой дом?

– Да я недалеко от вас живу, через два дома. И мой дом сразу узнаете – такой же дряхлый, как и я…

– А как вас звать?

– Анастасия Марковна.

– Красивое имя!

– Только и остаётся красоваться именем.

– Ну что вы! Вы же красавица! С вас такой портрет можно написать, что другие ещё позавидуют!

– Иван рисовал меня. И даже повесил мой портрет на какой-то выставке…

И тут Алексей вспомнил этот портрет. Действительно, он выставлен в городской галерее. Только на том портрете старушка выглядела декоративно приукрашенной, чего не скажешь о ней сейчас.

– А хотите, я нарисую вас и оставлю портрет вам?

– Уж и не знаю, нужен он мне или нет.

– А давайте сговоримся: я чиню вам веретено, а вы соглашаетесь на портрет.

– Хитёр! Да ладно! Только сперва веретено сделай. Вот ведь как разговорил меня, я даже на «ты» перешла… А имени так и не знаю.

– Алексей.

– Да как-то неудобно без отчества, хотя с виду ещё молод.

– Да какой там молод… Сорок пять. В общем, зовите Алексеем.

Пока они говорили, веретено так и торчало из одиночества этих уставших рук, которые тихо дрожали. Казалось, её руки так и будут дрожать, пока он не возьмёт из них надломленное веретено, как надломленную судьбу, в свои руки, чтобы как можно быстрее починить, иначе вслед за сломанным веретеном может так же порваться нить её жизни. Он осторожно взял веретено из рук старушки и на какое-то мгновение сам почувствовал дрожь в руках.

Старушка осталась довольна новым знакомством и пошла в магазин. А Алексей поспешил к дому. Он уже знал, что не только починит старое веретено, но и сделает новое. Сделает из затёртой большой кисти для живописи, которую видел в кувшине на столе.

Он шёл, держа в одной руке фантики, а в другой веретено – в одной руке детство, в другой старость. Старость была тяжелее, может, поэтому и думал он о старушке: «Зачем она продолжает теребить шерсть и спрядать её в нить? Задумала связать носочки или рукавички для внучат… Так и тянется её нить жизни. А не станет старушек, умеющих прясть её, – и деревни не станет. Останутся города, в которых жизнь рваная-рваная… Стоп! О городе никаких мыслей!»