Александр Цуканов - Приказано не умирать

В землянке от жары Цукан стал засыпать и валиться на пол. «Дело дрянь», – решил начальник караула пожилой сержант, он видел не раз замерзающих в степи людей. Приказал раздевать. А руки в локтях не разгибаются. Стали пороть рукава. Быстро раздели, уложили животом на нары. Сержант взялся растирать снегом с ног до головы. Сначала Цукан ничего не ощущал, только слышал, как сержант покрикивает: «Переворачивайте. Тащите снег…» И трет, трет. Вскоре почувствовал он легкое покалывание. Потом защипало, словно зашвырнули в муравейник. Потом боль пошла, начал он кричать и вырываться, попытался укусить одного из солдат. А сержант только командует и продолжает тереть. Так он тер до тех пор, пока Цукан не стал похож на вареного рака. Велел дать котелок кипятку. После первой же кружки кинуло Цукана в озноб. Он пил кружку за кружкой с каким-то необычным удовольствием. Пока не выдул двухлитровый котелок кипятку, после чего, завернувшись в полушубок, крепко заснул.

Пробуждение оказалось тяжелым. Кожа во рту висела лохмотьями от кипятка. Хотелось ему есть. А паек у регулировщиков оказался хуже некуда. Попросил солдат сходить за пайком в машине и взять вязанку сухой рыбы, что хранилась под сиденьем. Они с радостью согласились.

У сержанта в заначке нашелся пучок сухого укропа и одна картофелина. Из сушеной рыбы он сварил что-то вроде ухи. Попутно рассказывал, как варил дома уху из стерлядки и еще бросал туда кусок осетрины. Солдаты крошили в рыбный супчик сухари, ели и нахваливали на разные лады. А Цукан есть не мог обожженным ртом, поэтому хлебал остывшую юшку. Попытался зашить распоротое обмундирование, но ни у кого не нашлось ниток. Сидел, как чучело. Появилась новая неприятность. Стали чесаться руки и ноги, а чуть тронул – кожа отстает, как папиросная бумага, тонкими лохмотами, а под ней новая розовая кожа, чувствительная к малейшему холоду.

На третьи сутки буран утих. Цукан был чертовски рад, когда в землянку ввалились водители вместе с капитаном Никитенко. Рассказали, что хотели помочь, но не смогли. В колхозе не только трактор, быков не удалось пригнать на помощь. Завел бригадир их в коровник, а быки там висят на вожжах от бескормицы. Куда ж ехать на них. Стали расспрашивать, как удалось выжить.

Сержант рассказал: «Колхозники шли мимо. Увидели машину. В кабине никого нет, а в кузове валенки торчат из-под соломы. Хотели разжиться. Дерг, дерг, а там солдат. Глянули – свежий куржак на лице от дыхания. Значит, живой. Пришли на пост, доложили. Вот я и оправил двух солдат. Они его едва растормошили. Дальше-то я сам его оттирал снегом. Так у нас делают в Астраханской области, когда человек сильно подмерзнет».

Даже вспомнил, что Цукан солдата укусил за руку. Посмеялись. Следом возник вопрос, как же вести на холод Цукана в таких лохмотьях. Нашли в одной из машин моток тонкой медной проволоки. Наложили швы на порезы. Вид получился комичный, но терпеть можно. Начал Цукан про машину расспрашивать, а Хабибов сразу в ответ: не беспокойся, командир, головку достали. Сами и переставим, а тебе нельзя с обмороженными руками.

Всё получалось в отделении на отлично, но взъелся Волков из-за того, что все командиры отделений пришли поздравить, принесли подарки, кто самогонки, кто носочки шерстяные, Цукан не пошел. Затаил Волков обиду.

В отделении служили три хохла, три чуваша, четверо русских и один казанский татарин – злой и настырный, как Цукану казалось тогда. Ему понадобится много лет, чтобы научится отличать людей не по национальности и словам «добрый-злой», а по их делам. Позже он не раз вспоминал Хабибова и сожалел, что рядом нет такого злого и настырного товарища.

Штабы Волховского фронта получили распоряжения о порядке наступления на Любань. Дивизию Маторина, как необстрелянную, поставили в третий эшелон. Начальник штаба Кабанов переживал, жаловался, что не имеет никаких сведений о противнике и местности, где предстояло двигаться подразделениям. Комдив в ответ пожимал плечами: «На месте определимся…»

Вторую неделю шел снег, небольшой морозец поначалу бодрил, в походных колоннах шутили, перекрикивались командиры взводов, громыхали повозки. Едва сошли с проторенной дороги в сторону реки Корынка, то сразу увязли в снегу. Кони местами проваливались по брюхо и с трудом тащили повозки, автомашины буксовали. Пришлось создать несколько групп «толкачей» с лопатами и топорами. В дело вступил саперный батальон, прорубая в березовом редколесье и кустарнике просеки для движения повозок. Движение застопорилось. Артиллерийские расчеты выдохлись первыми, самые слабые падали тут же возле орудий в снег и засыпали. Офицеры ругались, грозили судом, что слабо помогало. Приходилось поднимать пинками, силком ставить на ноги.

Как только рассвело, комдив отдал приказ о дневном привале. Пехотинцы, распаренные после трудного марша, тут же стали валится на снег, не чувствуя холода. Опытные бойцы, выкапывал лунки в снегу, устилали ветками, а то и брезентом, чтобы свернуться там плотным клубком. Самые шустрые, разжившись у шоферов бензином, запалили костры из сырой древесины. После первого же привала начались не боевые потери, – сожженные валенки и полушубки, которые старшине заменить нечем, и они ругали погорельцев всяко разно, бинтовали ноги разным тряпьем и ремнями.

Когда снегопад прекратился и развиднелось, появились «стервятники», выискивающие скопления техники и пехоты. Каждое утро Маторин всех политруков и штабных офицеров направлял в подразделения проверять маскировку, бороться с кострами. Дивизия медленно продвигалась за наступавшими частями, не имея информации о противнике, и только по артиллерийско-минометным всполохам и вспышкам ракет можно было понять, где находится передовая линия обороны. Солдаты день ото дня слабели, становились усталыми, злыми, споры вспыхивали из-за пустяка.

Неожиданно начался артиллерийский обстрел выдвинутого вперед 17-го стрелкового полка. Это озадачило всех. В небе не видно самолетов разведчиков, нет возвышенностей, с которых можно наблюдать за продвижением войск в лесистой местности, где только небольшие проплешины в заболоченных низинах. Но немцы стреляли не по площадям, а прицельно.

Комполка Хазаров доложил о первых потерях.

– Выдвигайте вперед разведчиков, – приказал Маторин, не понимая, что происходит.

На корректировщиков огня разведдозор сержанта Игнатьева, как это часто бывает, наткнулся случайно. Молодой солдат отошел в сторону, чтоб сорвать грозди рябины, и услышал немецкую речь. С испугу полоснул из автомата. Подозвал остальных.

– Ты что рехнулся! – стал выговаривать Игнатьев, листая офицерские книжки убитых. – Паникер. Убил двух офицеров Красной армии.