Петер Зенгер - Федор. Сказка о жизни

– Эт-точно. Таня молодец. И хозяйка. И с пониманием. Береги ее!

– Еще бы. И баловать пытаюсь. Там цветочек, тут конфетку. Недавно на танцы собрались. Она давно хотела. Зашли в «Максим», а там, я тебе скажу, публика сидит… Слушай, как будто на праздник Дня проституции попали. Так она меня сама тут же на разворот и домой. От греха подальше. Сам знаешь, быдло с бабьем мне что красная тряпка для молодого бычка. Пробки быстро вышибает…

Михаил направился на чек-ин.

Бросив сумку на ленту сканера и пройдя раму, Саша в свою очередь подошел к турникету. Регистратор, нащупав в куртке бесконтактную карту, вспыхнувшей красной лампой приветствовал сотрудника института. Саша выпрямился и хотел было уставиться, согласно предписанию, в красную точку на белой стене за турникетом. Но на месте красного пятна увидел расплывшуюся в широкой улыбке физиономию друга. Вилка пальцев показывала, куда смотреть.

Из динамика будки дежурного неубедительно строго прозвучало:

– Саша! Миша! Перестаньте дурачиться!

Михаил тут же исчез, а Саша, едва сдерживая смех, с усилием принял предписанные позицию и выражение лица. Пробежав по его контурам, две камеры системы безопасности выдали зеленый сигнал. Дверца открылась.

Сканер вернул сумку, и Саша уже собирался отправиться к санпропускнику, как за спиной раздался голос: «Александр Степанович!» У входной двери стояла Наталья Николаевна, секретарь директора института, и махала ему рукой, приглашая подойти.

Про секретаря директора никто, кроме органов, ничего толком не знал. Знали только, что уже не один десяток лет работает на этой должности, живет в однокомнатной квартире вблизи института, в которой никто из сотрудников не бывал, и готова за своего непосредственного руководителя кому угодно в горло вцепиться.

Она знала все, что творилось в институте, держала шефа в курсе событий и иногда подсказывала – именно подсказывала – начальникам отделов, на что следует обратить внимание. Ее побаивались за прямоту и нетерпимость к любого рода халатности и беспардонности, но любили за неизменную тактичность в общении.

Проходя однажды по столовой и услышав, как один из новых сотрудников с иронией говорил о чудаке-директоре, отказавшемся от части зарплаты в пользу бюджета института, она резко остановилась перед ним: «Извините, молодой человек! Не могла не услышать. Но не вам судить об этом человеке! Приятного аппетита!» Так же резко развернулась и продолжила путь, оставив за собой оторопевшего от короткого, но интенсивного урока молодого ученого.

Они шли молча по бетонным плитам к административному корпусу института – отдельно стоящему неподалеку от исследовательского центра двухэтажному зданию из красного кирпича.

Саша не выдержал:

– Наталья Николаевна, намекните, зачем вызывает-то.

Не по возрасту ясные серые глаза улыбнулись:

– Этого я вам, Александр Степанович, сказать не могу. Не знаю. Ефим Григорьевич позвонил мне на мобильный и попросил найти вас до начала работы. Нам обоим повезло, что вы еще не переоделись.

За коротким прикосновением карты секретаря к читающему устройству последовал щелчок дверного механизма, Саша открыл входную дверь и прошел за Натальей Николаевной в вестибюль.

– Доброе утро, Аджмегуль Салмановна! Для меня что-то есть?

Сидевшая за деревянным барьером проходной симпатичная девушка радушно откликнулась:

– Здравствуйте, Наталья Николаевна! Пока ничего. Если что будет, я вам принесу.

– Спасибо! Александр Степанович со мной. К директору.

Эта суховатая, высокого роста энергичная женщина нигде понапрасну не задерживалась и уже направлялась быстрым шагом к лестнице.

Гуля одернула новую кофту, взглянула на Сашу и озорно подмигнула. Михаил уже не раз говорил ему, что она на него глаз положила.

К директору никого просто так не вызывали. Он обычно обедал в общей столовой и использовал это время не только для принятия пищи, но и для разговора. Иногда садился за пустой стол, и к нему подсаживались с соседних столов. В другой раз сам спрашивал разрешения присесть к группе обедающих, и ему тут же предоставляли место. С ним было интересно. Из его уст можно было услышать такое, что зачастую, мягко говоря, не соответствовало увиденному и услышанному в телевизоре или прочитанному в газете либо интернете, и заставляло задуматься и посмотреть на некоторые вещи по-иному.

Если он считал нужным переговорить с кем-то наедине, то приглашал его за отдельный стол. Остальные вопросы обсуждались на еженедельных совещаниях руководящих сотрудников.

Поднимаясь по лестнице в фарватере Натальи Николаевны и едва успевая за ней, Саша продолжал ломать себе голову по поводу неожиданной и очевидно очень срочной аудиенции. Неужели…

Хозяйка приемной директора сразу подошла к двери кабинета и постучала. Услышав «Да!», она прошла внутрь и закрыла дверь. Пару секунд спустя Наталья Николаевна пригласила гостя войти.

Ефим Григорьевич Эйхман был потомственным городским евреем со всеми отличавшими его признаками высокой образованности, большой любознательности, тонкой воспитанности, привитого с детства такта в общении, личной дисциплины и обостренной внимательности к происходящему. Мозги его работали всегда и, в связке с любовью к своему делу, обширными знаниями и накопленным опытом, выдавали решения, идущие на пользу институту и его сотрудникам.

Ему полностью было чуждо вписанное повсемирно и единогласно в картину «Вечного жида» необузданное стремление к личной выгоде, что отдельными местными индивидуумами излагалось в качестве пояснения к этому особому случаю, как генетическая ошибка.

Несмотря на отклонение от общепринятого национального стандарта, сотрудники управляемого им учреждения питали к нему уже в течение многих лет такое абсолютно чистое от каких-либо предрассудков уважение, что высокопоставленным научным чинам даже в голову не приходило усомниться в правомерности его пребывания на доверенном ему посту. В то время, как в других местах, на фоне агонии науки и образования, борьба за зарплату директора института, превосходящую зарплату рядового специалиста в десятки раз, выявляла такие тонкости совсем нееврейской человеческой души, что, присутствуй они в картине «Вечного жида», сделали бы этот шедевр неправдоподобным даже для его самых рьяных приверженцев.

Как бы там ни было, Ефим Григорьевич, достигнув глубокого старческого возраста и похоронив много лет назад свою Софочку, уже ничего не боялся.

Директор стоял у окна и любовался слегка припорошенными снегом березками, растущими за украшенным колючей проволокой забором.

Услышав приветствие Саши, он повернулся и, сделав несколько шагов навстречу, крепко пожал ему руку: