Петер Зенгер - Федор. Сказка о жизни

– Доброе утро, Саша! Рад видеть! Как дела у Марии Яковлевны? Как здоровье?

Движением руки Ефим Григорьевич предложил кресло прямо у рабочего стола.

– Чай? Кофе?

– Кофе, пожалуйста! – Саша исходил из того, что здесь он получит именно тот черный ароматный напиток, который достоин своего имени.

– Наталья Николаевна, а мне, пожалуйста, как всегда. И, будьте добры, посмотрите, есть ли у нас в резерве Рошен. Если он еще годится.

Небольшого роста, директор, усаживаясь в огромное кресло, казалось, тонул в нем.

– Ну, так как поживает твоя мама? Давненько я у нее не бывал.

Будучи коллегами, они дружили семьями, и, пока был жив Сашин папа, часто навещали друг друга. Ефим Григорьевич и теперь время от времени заглядывал к Марии Яковлевне. Саша знал, что они оба наслаждались этими встречами, и любил присутствовать при их разговорах.

– Ах, вы же знаете маму. Как ни спросишь – всегда все хорошо. Только вот по ночам тихонечко по комнате ходит.

На изрезанном жизнью лбу собеседника складки сложились в гармошку.

– Присмотри за ней! Ты теперь мужчина в доме. Если понадобятся лекарства, скажешь. Пусть эту прессованную дрянь, что у нас продают, не глотает!

В дверях появилась Наталья Николаевна. Быстро разложив перед мужчинами маленькие плетеные подложки и поставив на них одному – чашку кофе, а другому – огромную кружку с чаем, она сняла с подноса и разместила на столе молочницу и сахарницу в стиле кофейной чашки, тарелку с пряниками и небольшую стеклянную вазочку с конфетами, поверх которых лежали четыре слегка побелевшие шоколадные без фантиков. «Последние!» Сопровождаемая двухголосым «Спасибо!», она плотно затворила за собой дверь.

В комнате наступила тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов – подарок коллектива по поводу двадцатипятилетнего рабочего юбилея. Боже, как давно это было!

Директор поднялся с кресла, целиком положил в рот одну Рошен и, с кружкой в руках, подошел к окну. Сделав большой глоток чая и пожевав любимую сладость, он произнес:

– Жаль, что мы с нашими братьями-украинцами больше не дружим. Даже конфеты у них не берем.

И опять замолчал, глядя на березки за колючей проволокой. Кофе не пился. Саша чувствовал нутром, что над ним зависла какая-то очень тяжелая истина, словно выбиравшая правильную позицию, из которой смогла бы так обрушиться на голову, чтобы абсолютно точно дойти до каждой извилины его мозга. Голова сама по себе уходила в плечи.

– Вы вообще понимаете, куда вы лезете?

Саша молчал.

Ефим Григорьевич вернулся к столу, поставил кружку в сторону, сел в кресло и, слегка наклонившись вперед, пронизывающим взглядом заглянул молодому собеседнику в глаза:

– Решили заняться холодным синтезом. Здесь, в институте. Не сказав мне ни слова. А я-то думал, что заслуживаю доверия.

– Еф…

– Помолчи!

И хотя в словах друга семьи и чувствовалась металлическая нота, говорил он, не повышая голоса. А Саше казалось, что на него в жизни еще никто так не кричал.

– Решили спасти мир? Посоревноваться с японцами и американцами? Доказать, что мы, по крайней мере, не хуже их шариками ворочаем?

Седовласый ученый вновь встал из-за стола и, отмеривая каждое слово и, шагами, свой кабинет, продолжил:

– Вы вообще задумывались над тем, что живете в стране, которая еще не развалилась полностью по той простой причине, что у нее есть газ, нефть и атомная энергетика? И что некоторые органы этой страны с вами, изобретателями бесплатной энергии, сделать могут? Я не говорю уже об институте, о сотрудниках или обо мне.

Саше становилось не по себе.

– Я всю свою жизнь проработал в атомной энергетике. Даже гордился этим.

Ефим Григорьевич ходил по кабинету, то появляясь в поле зрения гостя, то исчезая из него. С каждым шагом голос становился все тише, будто его владелец удалялся из кабинета в мир, ведомый только ему одному.

– Пока не насмотрелся и не наслушался всякого. На уборку Чернобыля тысячи незнающих на смерть сослали. А облачко по всей Европе прогулялось. Тысячи детей в Европу за счет спонсоров на лечение возили. Об их судьбе думать – вредно для психики. В Баварии до сих пор советуют поменьше грибов и дичи потреблять. А у нас молчок. Половину страны загадили. И молчок. Миллионы бочек с отходами по стране стоят, а мы за деньги чужое говно решили перерабатывать и хранить. Гордо продолжаем реакторы строить. У нас в городе и в округе лучше не дышать, не пить и не есть. А ты заткнись. Ну и подарочек мы нашим детям приготовили!

Чувство безысходности и злости наполнило воздух в комнате, сделав его густым и давящим. Саша с трудом переносил этот кажущийся нескончаемым поток откровения.

– Ладно. Жить надо! Искать. Выкарабкиваться.

Шеф института вернулся к столу и, глядя на молодого сотрудника, положил перед ним листок бумаги.

– Сегодня ночью позвонила охрана, а утром мне передали вот эту ксерокопию. Нашли в подвале непонятную установку и блокнот. Почерк твой?

– Да.

– С чего начали?

– С титана и дейтерия.

– Что увидели?

– Пик температуры до 1000 градусов.

– Избыточного тепла много?

– Более чем.

– Нейтроны и гамма?

– Есть.

– Чем защищаетесь?

– Боровыми плитами.

– В 15-й нашли?

– Да.

– Кто дозиметристом?

– Михаил Синельников.

– Технолог?

– Сергей Розов.

– Кто меряет и считает?

– Я.

– Кто еще в группе?

– Больше никого.

– Кто-то еще знает?

– Никто.

Что-то в глубине души подсказывало Саше, что разговор берет крутой поворот. Ефим Григорьевич все еще стоял над ним.

– Чувствую, мне вас от этой затеи отговорить не удастся. Сам был таким. А вне института можете до тюрьмы докатиться. Так вот. Слушай внимательно!

Заняв место в кресле, директор откинулся на спинку и стал строго, сухо и четко излагать очевидно уже до прихода Саши выношенную мысль:

– Через час в ваш отдел поступит внутреннее распоряжение. С вашим начальником и моим старым другом, Борисом Ивановичем, я в обед переговорю. Ваша группа займется исследованиями по разработке установки трансмутации радиоактивных отходов атомной энергетики посредством использования быстрых нейтронов. Услышу где-то что-то о холодном синтезе – проект закрыт.

Опять потянуло к кофе. Саша одним глотком допил остывший напиток, наслаждаясь послевкусием слов этого замечательного человека.

– Два часа регулярного рабочего времени в день и по три часа сверхурочного времени два раза в неделю. Сверхурочные часы не оплачиваются. Завалите за месячную дозу – отправлю в восстановительный отпуск без содержания. Нарушите правила ядерной безопасности – выгоню к чертям собачьим. Все права по трансмутации у института. Ничего другого не знаю. Согласен?