Петер Зенгер - Федор. Сказка о жизни

Видя перед собой восторженную по самые уши молодость, директор рассмеялся и, поднимаясь с кресла, протянул руку через стол:

– Без вас, будущих академиков и нобелевских лауреатов, жить было бы скучно. Иди! Дома привет передавай!

Едва касаясь потертого паркета, Саша вылетел в приемную, дал круг вальса с обескураженной и криво улыбнувшейся Натальей Николаевной, бросился с лестницы, поцеловал в щечку Гулю и выскочил во двор.

Знакомый из охраны позже говорил, что Гуля еще дня два нежно гладила щеку.

Днем в городе было пустынно и скучно. Куда интересней были вылеты ранним утром или ближе к вечеру. В это время года светало поздно, а темнело рано. Так что Федору приходилось думать о безопасности полета. Темные шнуры, висящие меж столбами и домами, вроде бы и мешали, но, с другой стороны, так же как и ветви деревьев, позволяли удобно устроиться прямо перед прямоугольными отверстиями гнезд и заниматься любимым делом – изучением нелетающих птиц, которые сами себя называли детьми, человеками, девочками, людьми, женщинами, мамами, девушками, мужчинами, парнями, тунеядцами, мальчиками, пацанами, кисами, жуликами, хрюшами, педерастами, лапоньками, бабулями, старушками, пьяницами, дедулями, бабушками, суками, дедушками, ворами, проститутками, голубками, папами, цветочками, стариками, шуринами, кумами, друзьями, стервами, коллегами, однополчанами, сослуживцами, счастливчиками, дармоедами, сопляками, живодерами, тещами, тестями, дебилами, красавцами, слесарями, козлами, секретутками, гуляками, светом очей моих, скупердяями, хозяйками, милыми, любимыми…

У Федора кружилась голова от множества наименований одного и того же подвида птиц, имеющего однозначно, как в природе принято, всего два пола – самка и самец. При всем этом, он усвоил довольно быстро, что даже легкое изменение интонации придает произнесенному, судя по реакции называемого, множество явно отличающихся друг от друга значений.

И, хотя Федор и гордился тем, что все услышанное в правильном порядке раскладывалось по полочкам в небольшой голове, но предчувствовал, что существа эти еще на неопределенно долгое время останутся для него загадкой.

Так, к примеру, он никак не мог определить какую-либо природную закономерность в отношениях между самцами и самками.

Брачный ритуал, в некотором смысле, соответствовал известному в мире птиц, намеренных найти себе пару на всю жизнь. Оба пола перед встречей прихорашивались, купаясь, укладывая красиво или удаляя перья на голове и даже в других менее заметных местах и надевая на себя то, что в будние дни обычно не надевалось. Правда, самцы вместо сухих веточек или перышек для строительства гнезда приносили самкам зачастую срезанные где-то и, таким образом, обреченные на гибель цветы.

В отличие от природных навыков, брачный ритуал не завершался непосредственно половым актом с целью продления рода, а скорее содержал целый ряд предварительных актов, не имеющих последствий и определяющих, вероятно, возможность или невозможность совокупности телесных данных и правильность выбора партнера. С одной стороны, Федор видел в такой процедуре некую целесообразность, но, с другой стороны, считал такой подход для участвующих опасным в отношении изношенности чувств и дальнейшей привлекательности для других возможных партнеров в случае отрицательного исхода текущего очередного эксперимента.

Если такая пара спустя некоторое время все еще говорила о любви, то, приодевшись в особый наряд и собрав вокруг себя себе подобных, они посещали два, а иногда и три заведения. Федор знал, что отражающееся на лицах и слышимое из клювов после посещения первого называется улыбками, смехом и счастьем.

Далее, большинство молодоженов стремилось отметить этот знаменательный день походом в сооружение, которое Федор уже не раз навещал и считал местом таинства и волшебства. Вознесшийся к небу шпиль, украшенный неизвестным ему знаком, как бы говорил жителям города о том, что здесь творятся обряды, не имеющие ничего общего с повседневной жизнью.

Это Федор мог подтвердить. Многие из тех, кто заходил в это место, зажигали тонкие белые палочки, обращали лица к изображенным на стенах ликам, уверяли их в своей подобности и в своем подражании им, усердно просили о чем-то под руководством хорошо упитанного сказочного существа, время от времени размахивающего дымящимся, одурманивающе пахнущим волшебным предметом. И, едва выйдя на улицу, тут же начинали жить по-прежнему. Иногда вопреки уверениям, произнесенным с чистосердечным пылом.

Не раз Федор слышал, как пред вратами старушки говорили о том, что построил сие место встречи с богом какой-то местный богач, дабы замолить грехи свои и дабы благодать небесная снизошла к нему. За тем же сюда наверняка заглядывали и пары, дающие при этом очень серьезные обещания и добровольно окольцовывающие друг друга. О благодати небесной Федор знал, но не мог себе представить ее нисходящей к кому-либо в этом заведении.

Все эти впечатления всякий раз заставляли Федора задуматься. Он считал, что для знакомства с благодатью небесной этой стае необходимо просто опять научиться летать.

В третье по счету место ему доступа не было. Но он освоил одну почти касающуюся окна ветку, откуда прекрасно были видны стол, за который обычно усаживали счастливую пару, часть зала с ровной площадкой и стоящие рядом с ней другие столы. Тут со свежеобрученными и другими членами стаи происходило что-то неожиданное и странное.

Сначала счастливые, держась за крылья, кружились одни под ритмичные, местами приятные, но слишком громкие звуки и под похлопывание крыльев и крики многочисленных присутствующих, в основном пар, уже прошедших эти испытания, и таких, чьи помыслы, возможно, стремились к ним. Затем все сосредоточенно принимали пищу. По ходу этого дела из стаи регулярно вылетало одно и то же слово. Осведомленный о дальнейшем развитии сожительства многих пар, Федор не переставал удивляться использованию такого пророческого слова как «Горько!» в столь ранний и еще счастливый час. Эти выкрики подхватывались всей стаей, поднимающей в воздух прозрачные сосуды с какой-то жидкостью, и принуждали молодых совершать на глазах у всех обряд, нежность и интимность которого до и после этого дня принадлежали им одним. Самка и самец, крепко сцепившись клювами, замирали в этой позе, а стая считала продолжительность деяния, оценивая по ней убедительность силы выставленной напоказ любви.

Многократное повторение этой процедуры преследовало, очевидно, еще и иную немаловажную цель. Каждый раз по завершении очередного публичного любовного акта в клювы опрокидывалась жидкость. Частота принятия влаги на единицу времени сказывалась на скорости изменения поведения этих птиц, вызывая у самцов восторг от ощущаемого всем телом знакомого эффекта, а у большинства самок – попытки предотвратить слишком быстрое наступление предсказуемого результата.