Георгий Баженов - Похищение любви

Ему бы, по правде говоря, очень хотелось, чтобы вещи сами собой переместились с Семеновской сюда, на Остужева, чтобы можно было не разговаривать с тестем и тещей в последний раз, на прощанье. Хотя, конечно, прощание это не могло быть грубым или оскорбительным, но без покачиваний головы не обошлось бы наверняка. К тому же Алеша понимал, что ни комната, ни хозяйка, ни Зина, – но это уже было второстепенным, – не понравились Наташе, да и понравиться не могли. В просторной трехкомнатной квартире отца и матери была у Наташи своя комната – чистая, с огромным окном, чуть не во всю стену, с прекрасным балконом, с отличной мебелью, правда, родительской; комната вдвое больше той, которую они собрались снять у Ларисы. Но Алеша не хотел никаких «подарков» от ее родителей, дело было даже не в самой комнате – это ерунда, дело было в отношении тестя и тещи к нему и дочери по поводу их комнаты, их мебели, их, их, их… Они, конечно, да и заслуженно, чувствовали себя хозяевами всего того, чем обладали, но они были еще и твердо убеждены, что безо всех этих удобств, без всего того, что они предоставили дочери и зятю, молодым было бы невозможно жить, они бы задохнулись, подняли ручки. Алеша же терпеть не мог, если в его жизнь вмешивалось благодеяние, да еще такое, которое уверено в своем всесилии. Это его оскорбляло.

– Знаешь, давай все-таки выпьем, а? – подмигнул он Наташе. – Ну, пожалуйста. За нашу с тобой жизнь.

– Алеша, ты же знаешь… я пить не буду.

– Ну, я прошу тебя! Ведь у нас, можно сказать, новая жизнь начинается. Давай, а? Заметь, – улыбнулся Алеша, – волшебное слово говорю: пожалуйста.

Наташа тоже улыбнулась.

– Нет, Алешенька, – сказала она мягко, – раз не пила сначала, то и не буду. Ну, пойдем лучше…

Алеше ничего не оставалось, как согласиться; они поднялись из-за стола.

– Ну, так вас когда теперь ждать? Завтра? – спросила на прощание Лариса, открыв дверь и поеживаясь от холода.

– Ну да, завтра утром. Мы ведь во вторую завтра?

– Ага.

– Утром и прикатим. – Алеша улыбнулся.

По лестнице спускались молча.

Оставшись вдвоем, Лариса с Зиной немного взгрустнули. Лариса вдруг остро позавидовала, что вот есть же на свете люди, как Алеша с Наташей, живут себе вместе, устраивают жизнь, любят друг друга. А что Наташа строга с Алешей, так это, может, только к лучшему, потому что мужьям спуску давать нельзя. Вон ее Роман… А Зина тому позавидовала, что вот Наташа в положении, но если для Наташи все просто и ясно, то для нее это одна мука. Тоже, конечно, хочется ребенка, дочку, но ведь хочется, чтобы у нее и отец законный был…

– Ну, так допоем, что ли? – предложила Лариса. Они повернулись друг к другу, грустно улыбнулись и начали петь. Также легко и свободно, как прежде, нашли они то общее в песне, что объединяло их, и запели грустно, ладно и хорошо. И вновь с особенным чувством пропели, что «только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить…

От «люби-и-ить…» у них сладко щемило в груди. И они тянули это слово как можно дольше, потому что следом снова шли слова о разлуке: «Прощай, пришла разлука, прощай, моя голубка, навсегда…», а не очень им хотелось прощаться, а прощаться надо было…

Закончив петь, они посидели молча, что-то вспоминая… И хотя не разговаривали, не смотрели друг на друга, но чувствовали себя очень близкими, родными, больше даже, чем сестрами.

– И не вздумай дурить на этот раз, – погрозила Лариса пальцем.

– Думаешь, мне самой хочется? Господи, как мне не хочется, если бы кто знал!

– Ну и рожай.

– Ну и буду!

– И правильно сделаешь.

– И сделаю!

– И молодец!

– И мо…ло… – Но не докончив, Зина разрыдалась, уткнулась Ларисе в плечо. Плача, она шептала. – Я хочу дочку, дочку…

– Ну и правильно, правильно, – гладила ее Лариса по голове ласково и осторожно, – и молодец будешь… Родится дочурка, хорошенькая такая, хорошенькая… Глазки голубые, волосы светленькие, знаешь, завиваются так, красивые… Будет говорить тебе: «Мама, мама…» И рассуждать будет, такая славная вырастет. Володьку прогонишь – и все… и мучиться не будешь, правда, правда! Дочка тебя всегда будет любить, никогда не перестанет… Она такая славная, хорошая вырастет…

Придя домой, Зина застала Володю лежащим на кушетке; в углу светился экран телевизора, на столе стояла наполовину выпитая бутылка вина.

– A-а… пришла наконец. Разрешите спросить, где изволили быть?

Зина не ответила.

– Все молчишь? Ну-ну… А домой вообще-то не мешало бы пораньше возвращаться…

«Нашел себе дом», – подумала Зина.

Она села за стол и, подперев лицо кулаками, начала смотреть передачу. Но не понимала, что показывали, о чем говорили. Все хотела начать разговор с Володей, но язык не слушался. Только было решалась: вот сейчас, сейчас – и не могла. Хорошо еще, было темно, Володя не видел, как она мучилась. Он поднялся с кушетки, налил себе вина, спросил: «Будешь?» Зина промолчала. Володя не стал пить, отодвинул от себя стакан.

– Сумасшедший дом какой-то! – сказал. – Совсем взбунтовалась баба. – И ухмыльнулся.

«Нашел себе бабу, – подумала Зина, – телку безответную…»

– Зина, ну что с тобой? – спросил Володя, обнимая ее за плечи. – Ну что ты молчишь, Зинулька?..

Зина высвободилась из объятий, передернула плечами.

– Да! – загадочно сказал Володя. – Да!.. Ну что ж! – Он вновь потянулся к стакану, на этот раз выпил до дна и повалился на кушетку. – Эх-хе-хе… плохи твои дела, Володимир заморский, князь московский. Нет тебе во родной сторонушке ни удачи, – он ухмыльнулся, – ни бабенки в придачу…

Полежав молча, он поднялся с кушетки, подошел к телевизору, отключил звук. На экране развивались события, люди ходили, уходили, размахивая руками, требовали, сидели на заседаниях, бегали друг за другом, один человек долго целился в другого из винтовки, – убитого показали крупным планом. В комнате была полнейшая тишина, лишь монотонно гудел под напряжением светящийся голубой экран. Володя, стоя у телевизора, смотрел на Зину, потом включил звук на полную мощность. Зина молчала. В стенку застучали соседи – квартира была коммунальная. Володя с сожалением сбавил звук, потом во второй раз отключил его и вернулся на кушетку. Снова на экране развивались таинственные события, но Зина не воспринимала их. По правде говоря, она почти не замечала того, что только что делал Володя.

– Володя… – наконец выговорила Зина, и с этим первым словом ей сделалось легче. Она прокашлялась. – Володя, – повторила она, – я решила рожать. Я твердо решила.

– Ну, наконец-то слышу живой голос! Ей-богу, соскучился уже… – Володя соскочил с кушетки. – Ты что, потому и не разговаривала, что забеременела? Вот так причина! В первый раз, что ли?