Георгий Баженов - Похищение любви

Наташа кивнула, но кивнула холодно.

– Ну вот… Оказывается, у него любовница есть, а у любовницы ребенок как будто родился. Чудеса в решете!

Они пошли по проспекту Маркса, затем вверх по улице Горького, к кинотеатру «Россия». Хоть было и холодно и все, кто шел по улице, спешили и кутались в пальто, все-таки мужчины оглядывались на Наташу. Все на ней светилось белым: сапожки, дорогая доха, пуховый шарф, сама же она была темная: глаза, волосы, ресницы, брови. Слушала она Алешу как будто внимательно, но без интереса. Почему-то ей все время хотелось возражать Алеше, даже спорить с ним. Ей всегда казалось, что Алеша со своими наивными представлениями о людях ничего не понимает в жизни.

– Он хоть на мужчину похож, – сказала она, имея в виду Евгения Яковлевича. – Подумаешь, изменил жене – какой-то там тюхе… Значит, не слюнтяй он, этот ваш Евгений Яковлевич, настоящий мужчина…

– «Настоящий мужчина»! Посмотрел бы я на тебя, – вскипел Алеша, – если бы этим «настоящим мужчиной» оказался я!

– Ты?! – Наташа остановилась посреди улицы и глядела на Алешу как на чудо. – Ты бы изменил?! – Она странно-фальшиво рассмеялась. – Да никогда ты этого не сделаешь! Никогда!

– Я? Не сделаю? Я не сделаю?! – удивился Алеша, словно был готов хоть сейчас идти и изменить жене. – Почему это я не сделаю? – В то же время ему было приятно думать, что Наташа в нем так уверена, хотя это и раздражало.

– Потому! – ответила она. – Скорей земля провалится, чем ты изменишь. Потому что ты такой. Понимаешь, такой !!

– Какой такой ? – обиделся Алеша.

– Да никакой, вот какой! Такой, какой не может изменить, – вот и все.

– Ну, знаешь!.. Это только ты можешь так все извратить и перевернуть! Даже то, что я не способен изменить, ты готова скорей признать за низость, чем за человечность.

– Низость? Какая низость? Любить женщину – низость?

– Не любить! – вскрикнул Алеша. – А изменять женщине.

– Изменять ей потому, что не любишь ее? Да ведь это-то и хорошо, человечно. Не изменять женщине, которую уже не любишь? – Голос у Наташи звучал приподнято. – Б-р-р!.. Тысячу раз прав этот ваш Евгений Яковлевич. Такие женщины, как его жена, того и стоят. Стоят того!

– А семья, дети, привязанность, честность? Это куда девать? Что бы ты сказала, если бы вдруг узнала, что отец твой, Павел Петрович, изменяет Лидии Константиновне?

– Замолчи! – закричала Наташа. – Ты дурак! Ты просто дурак! Ты думаешь, ты хорош и чего-то стоишь своей преданностью, а ты просто не способен на другое, и твоей преданности цена ноль! Ты просто трус! Да если ты изменишь, ты повесишься на другой же день, а вешаться тебе не хочется, тебе жить хочется, ты боишься смерти, да, да! Ты трус, ты боишься всего на свете: себя, людей, чужого мнения, смерти, жизни, женщин – и в то же время тебя тянет ко всему: и к женщинам, и к людям, и к жизни – веселой, разбитной, бесшабашной, распутной! Но ты трус. Тру-у-ус!..

Алеша, тихо сказав: «Ну да… да…» – как бы только для себя, шагнул в сторону, постоял, подумал… и пошел куда-то. Он сразу обо всем забыл, чувствуя, будто его кто-то со всего маху ударил по лицу. Наташа не решилась догонять его, растерялась, и ей было стыдно; раздраженно хмыкнув, она развернулась и зашагала в свою сторону. Она не очень понимала, почему так делает, но вдруг, ругая себя и Алешу, поехала к своим родителям…

Долго Алеша бродил по улицам, забывшись; шарф его выбился наружу, ноги промерзли, но он хоть и чувствовал это, как-то не обращал внимания на себя. Что ничего особенного не произошло, он знал, но знал теперь – как-то разом, из-за пустяка, что искренние его убеждения не обязательно могут быть поняты, а могут быть высмеяны – и не чужим человеком, а женой, Наташей, человеком самым близким.

Как раз когда Алеша думал об этом, он вдруг лоб в лоб столкнулся с каким-то мужчиной. Мужчина выругался, сказав:

– А в другой раз бакенбарды выдеру!

И ушел, сверкнув глазами.

Алеша подумал, усмехнулся, махнул безразлично рукой, левой рукой потер лоб, потрогал бакенбарды, сказал:

– Я тоже тебе выдеру – бороду.

И пошел своей дорогой.

Он вернулся домой поздно вечером. Дверь открыла Лариса:

– А Наташа где? Да ты что так смотришь?

Алеша глядел устало, уныло, но глаза его как-то нездорово блестели.

– Ее разве нет дома? – спросил он.

– Нет. Ты же поехал ее встречать…

– Значит, к родителям уехала, – сказал Алеша. – Ладно, пускай…

– Снегу-то натащил! – удивилась Лариса, отряхивая Алешино пальто. – Да ты совсем как ледышка! Где ты пропадал?

– По городу ходил. Замерз, – вяло ответил Алеша.

– А лоб-то какой горячий! – воскликнула Лариса. – Заболел, может?

– Знобит…

Они прошли к нему в комнату, Алеша сел на стул, вытянув ноги, прикрыв глаза. Вскоре на щеках его выступил нездоровый румянец.

– Давай-ка ложись лучше, – сказала Лариса. – Я сейчас градусник принесу.

Пока Лариса ходила, Алеша разделся, лег в постель. Температура оказалась высокой – 39,2.

– Ты сумасшедший, – сказала Лариса. – Разве можно с такой температурой шляться по городу? – Она принесла еще одно одеяло, накрыла им Алешу, сверху положила свое и его пальто.

Алеша лежал, тяжело дыша. У него был жар, все тело дрожало, зуб не попадал на зуб.

– Холодно… – говорил он. – Хоть бы согреться скорей…

Лариса вскипятила чай, положила в кружку побольше малинового варенья, подала Алеше.

– Не хочу… не надо… – Ему было лень двигаться.

– Давай-давай, попей немного… А сначала аспиринчику… – Лариса приподняла подушку, помогла Алеше сесть. – Вот так… Выпей аспирин. Вот так… вот и хорошо…

Алеша проглотил таблетку, взял обеими руками кружку – руки дрожали – и начал, обжигаясь, но не чувствуя этого, пить сладкий малиновый чай крупными глотками. Изредка он останавливался, думая про себя: «Хорошо», но вслух ничего не говорил. Выпив чай, он откинулся на подушку, закрыл глаза.

Он хотел спать, но жар мешал ему. Все виделась ему какая-то отвесная стена, к краю которой он подходит, шагает куда-то, а потом летит, летит… и нет конца этому ужасному, томительному падению… Алеша открывал глаза – все пропадало, он шептал:

– Хоть бы уснуть… Стена эта, стена…

– Спи… спи… – шептала рядом Лариса. – Спи, маленький…

Он слышал, что она называла его маленьким, но не очень удивлялся этому, потому что в самом деле чувствовал себя беспомощным, маленьким; ему было приятно, как от матери, слышать этот шепот…

Он снова закрыл глаза, и снова начиналось падение… Только теперь, когда он уже согрелся и даже пылал жаром, ему это бесконечное падание казалось не вниз куда-то, а вверх, что было странно, непонятно, заставляло мозг напрягаться: почему так? почему? – и снова открывались глаза, и Алеша слышал все те же слова: