Георгий Баженов - Фанфарон и Ада (сборник)

Там, наверху, за плотиной, – царство бобров, а здесь, внизу, – не одна, не две, а многие сотки никем не паханной богатейшей плодородной земли, в которую только брось семя или картошку – все само собой подымется богатым урожаем.

Но земля эта не числилась ни в каких реестрах и кадастрах, и много прошло времени, прежде чем заводские власти получили разрешение на продолжение улицы Миклухо-Маклая вот сюда, в низину; и пусть всего семь-восемь домов построили (дома двухсекционные: с одной и с другой стороны – отдельные квартиры, отдельные хозяева) – но и это немало: примерно пятнадцать-шестнадцать семей получили новое жилье плюс шесть-восемь соток наижирнейшей земли для садов-огородов. Среди новоселов оказались и Ада с Захаром.

(Давно это было, давно…)

А вот сейчас Захар с сыном неспешно шагали в сторону от поселка – к бабушке Тоше на Красную Горку.

Она их встретила не охами и не вздохами, только сказала:

– Ну что, выставили тебя, горемычный?

– Меня не выставишь, – гордо ответил Захар. – Я, мать, сам выставляюсь в любую сторону: куда хочу – туда и иду. Пожить-то у тебя можно?

– И Егорка с тобой? – Она потрепала внука по вихрастой, с рыжинкой, голове. На лице у Егорки тут же вспыхнули и рыжие веснушки.

– Нет, мать, Егорка должен учиться. Не просто учиться, но и учить других.

– Кого это?

– Бывшую мою жену Аду и ее сожителя Кирилла.

– Учитель больно молодой…

– Только молодые и могут возжечь чужое сердце. Чему научишься у толстокожих и пустых оборотней?

– Ладно, проходите… Сейчас самовар поставлю.

Вечером, вернувшись с работы, Ада увидела гору немытой посуды в раковине. Рассмеялась: «Ну, дает Захарка!»

– Вот и я ему дал, – мрачно пробурчал Кирилл.

– Не надо трогать убогих, пусть себе живут! – Ада еще веселей рассмеялась, и ее большие лучистые глаза засветились озорством, словно бы говоря Кириллу: «Какая у нас ночь впереди, какая у нас необыкновенная ночь впереди, дорогой!»

Как она любила Кирилла! Просто обожала! Она увидела его впервые на автобусной остановке, высокого, стройного, уверенного в себе, – что-то совершенно другое, чем Захар, чем все мужчины, которых она встречала до того. Оказывается, она не знала, что идеал для нее – это высокий мужчина. Сколько лет прожила на свете, а не знала этого. Бывает такое. Надо же, бывает. Открываются глаза – и ты понимаешь: ничего другого не надо. Только он. Он один. Кто он, что он, чем занимается, что делает, – неважно. Важно, чтобы он теперь был всегда рядом. И всегда знал: я люблю тебя! (Но пока они не сказали друг другу ни слова.)

А он вдруг шагнул в сторону от автобусной остановки, хотя автобус уже приближался, и Аде нужно было решить: что делать? Он же, как зачарованный, шагнул в сторону и остановился около полусгоревшего тополя. Что ему там надо? Вот автобус остановился, вот люди выходят, вот люди входят, а он…а она… она остается на остановке и смотрит на него: что же он делает около этого почерневшего тополя? А он стоит и стоит; и правда, как зачарованный.

Она медленно, неуверенно, сомнамбулически подходит к нему:

– С Вами все в порядке? У Вас что-то случилось?

– У меня – ничего.

– Кто же Вы?

Он внимательно посмотрел на нее:

– А Вы кто?

– Это неважно, – сказала она. – Важно, что я встретила Вас наконец.

– Вообще-то я электрик. И обычно электрикам радуются только те, кто вызывает нас по делу.

– А просто так никто Вам не радуется?

– Видите – дерево? Тополь? – показал он. – Так вот, его ударило молнией.

– Да, вижу. – Она была готова соглашаться со всем, что только он ни скажет.

– Я считаю, что молния – начало жизни на земле. Вначале – молния, затем – огонь. «Знайте, что смертным огонь на Землю доставлен впервые молнией был!» Слышали древних?

– Да, да.

– Причем здесь Ваше «да»? Я стал электриком, только потому, что считаю началом жизни на Земле молнию.

– Я понимаю. Я правильно понимаю: Вы язычник?

– Какой я язычник? Нет. Я просто электрик, который верит: жизнь на земле от молнии.

– Знаете, и я так считаю. Я даже считаю, что вообще все в жизни, то есть самое главное, самое важное, – происходит молниеносно. Подобно молнии. Вот, к примеру, наша встреча…

…Ну, и когда Ада развелась с Захаром, она привела в дом Кирилла. Как говорил Захар: «Я – потерял, ты – нашел, хотя для Ады это одно и то же».

Но тут Захар ошибался.

Утром Аду с Кириллом разбудил стук в стенку.

– Ты слышишь? – Ада тихонько погладила Кирилла по плечу.

– Чего опять нужно твоей подружке? – недовольно пробурчал Кирилл.

Вместо ответа Ада рассмеялась тихим счастливым смехом: ночь была прекрасна и нежна.

Стук в стенку повторился: более настойчивый, даже требовательный.

Квартиры в двухсекционных домах на улице Миклухо-Маклая разделялись одной общей стеной, так что с соседями можно было перестукиваться и переговариваться напрямую, через стенку.

– Ты, Марьяна?

– Я, я…

– Что случилось?

– Зайди ко мне. Срочно.

Ада соскочила с постели, накинула халат и быстро юркнула в ванную. Наспех ополоснула лицо, прополаскала-почистила зубы и вот так, в халате, побежала к соседям. Дел-то было: обойти дом и зайти точно по такому же крыльцу, как и у них, в соседскую квартиру.

– Ты где?

– Да здесь я, в спальне, – крикнула Марьяна.

Вообще в двух самых крайних домах на улице Миклухо-Маклая жили четыре семьи. Дом № 100 и дом № 99 стояли на самом отшибе, напротив друг друга, и жили в них со своими семьями четыре подруги, три из них – одноклассницы, очень дружные между собой, почти сестры. Они даже и замуж, кроме Марьяны, вышли в один год, и дети-сыновья появились у них с разницей в один-два года. Пацаны тоже дружили друг с другом, а летом день и ночь пропадали на рыбалке – либо на Бобрином омуте, либо на Полевушке.

Ада подошла к Марьяне и со света не сразу разглядела, что та в постели не одна, с сыном Павлушей.

– Что случилось?

– Да вот, погляди! – Марьяна откинула одеяло и показала на свою руку и на руку Павлуши.

«Ну и что?» – подумала про себя Ада.

– Ты что, не видишь?

– Что именно-то?

– Да посмотри внимательней!

Ада посмотрела внимательней, но все равно ничего не поняла: Марьяна и Павлуша держали друг друга за руку, крепко держали, – ну и что?

– Сегодня воскресенье, так? – спросила Марьяна. – Ну вот, начиная с пятницы, затем в субботу, а сегодня уже воскресенье, – мы не можем расцепить наши руки.

– Как это?! – не поняла Ада и поначалу даже прыснула, но тут же осеклась, пристыдила себя.

– Тебе смешки, – укорила Марьяна, – а я не знаю, что делать?!

Павлуша лежал рядом с матерью, очень спокойный, пухленький такой, круглолицый, безмятежный, с невинно-голубыми глазами и востренько-умной челочкой на лице. В школе его считали вундеркиндом, да и друзья относились хоть и с насмешкой, но с насмешкой уважительной: всё знает, гад!