Алексей Поликовский - Потерянный во времени. И другие истории

Антикварные лавки влекли меня. Вы можете рыться в них часами, хозяин не скажет ни слова. Не в обычаях лаосцев делать замечания людям. Эти лавки полны прекрасных и бесцельных вещей. Да, вы можете прийти сюда утром, провести в лавке весь день, перекладывая слоновые бивни, рассматривая битые чашки, встряхивая пыльные циновки, на которых изображена гнущаяся под ветром одинокая сосна, а вечером вежливо попрощаться и уйти, ничего не купив. Это нормально. Вещи обычно свалены в огромную кучу на полу. Я перерыл сто таких куч и из сто первой выудил дуэльный пистолет с инкрустацией, ствол которого был забит землёй. В огороде за виллой я вычистил пистолет и с тех пор иногда носил его с собой, затыкая за пояс брюк.

Вы понимаете, я впервые в жизни очутился один, предоставленный сам себе, без присмотра преподавателей, родителей – один на свободе в новой восхитительной стране. Я стал меньше спать. У меня менялся организм.

В Москве я был подвержен приступам сонливости. Бывало, я целые дни проводил лёжа. Засыпал на лекциях, в автобусах. Жил с полуотключённым сознанием. Здесь на меня снизошли свежесть и бодрость, каких я никогда до этого не испытывал. Я не хотел спать, понимаете?, – он многозначительно посмотрел на меня, как бы приглашая угадать в этой фразе её подлинный, глубокий смысл, доступный лишь нам, жителям сонных просторов.

– Вставал я рано. В шесть утра шёл завтракать на рынок. Рынок —единственное место, где на завтрак можно получить суп. И мне втемяшилось в голову, что я буду завтракать супом, я видел в этом особенный шик. Ну, знаете, наслаждение, какое получает аристократ, посещая притоны. На рынок советским запрещалось ходить, это был притон. У грязного сарая, сколоченного из досок красного дерева, в предрассветной тьме бродили тени утренних любителей жизни. Повар-малаец с чёрной бритой головой и оттопыреными ушами колдовал над варевом, булькавшим в кастрюле, стоявшей на огромной покосившейся плите. Сюда приезжали по утрам несколько французов на автомобилях, приходил однорукий австралиец в рубашке цвета хаки с подколотым рукавом. Никто ни с кем не заговаривал. Повар, как дьявол, помешивал в чане черпаком и разливал в пиалы. Получив свою, я устраивался на корточках под манговым деревом. Суп был раскалённый и густой, рис таял на языке, чёрные дробинки перца я смачно сплёвывал в пыль, на землю…

Вот так. Но утренних визитов в притон мне было мало. Я был как в запое, я хотел захапать побольше жизни. Я жил , понимаете? Как-то раз в магазине в «советском доме» я познакомился с дюжим, низкорослым мужиком с выпирающей челюстью и могучими волосатыми руками – шофёром грузовика «Колхида». Он по утрам ездил в бассейн. Грузовик специально оставлял на ночь у подъезда. Я легко и безболезненно изъял у себя ещё час сна и присоединился к нему. Он заезжал за мной, я вскарабкивался в высокую кабину и нёсся по пустынному ночному городу. В бассейне в этот час никогда не бывало никого, кроме нас. Шофёр бросался в тихую зеленоватую воду, взламывал её покой, и, фыркая как морж, грёб пятьдесят метров туда и пятьдесят обратно, до тех пор, пока не набирал двух километров. Он был одержим своей физической формой, угрюмо изнурял себя. Я же, расслабленно поплескавшись минут двадцать, с мокрыми волосами и наброшенным на плечи полотенцем переходил улицу и будил ударами ноги в дверь хозяина ближайшего кафе, дядюшку Птко. Маленький сгорбленный старичок в розовом китайском халате и в круглой шапочке на лысом черепе открывал дверь, и, ничего не спрашивая, варил мне кофе и делал яичницу. Никогда я не ел более вкусных глазуний! Потом рассветало. Рассвет в Лаосе наступает так, как будто на небесах щёлкнули выключателем. И я пешком, по пустым улицам, мимо открывающихся кафе, ресторанчиков, магазинов бездумно возвращался домой.

Никто не обращал на меня никакого внимания. Так мне казалось, и я, конечно, ошибался. Мало-мальски осмотрительный человек вёл бы себя иначе. Но что такое ошибка ? Вы знаете, в жизни нет никаких ошибок, это заблуждение европейской логики, которая нагружает нас причинно-следственными связями, предполагает рациональность поступков, связывает времена как детали в детском конструкторе… Всё это, конечно, чушь, особенно если нам перестать переоценивать себя и признать нашу растительную природу… Я думаю, всё, что мы делаем, всегда правильно. Будущее неспособно поправить прошлое и, следовательно, не имеет права оценивать его. Любая ситуация есть способ проявления нашей подлинности, наша подлинность бесконечна… Понимаете? Так что я, видно, единственный в мире случай вольтерьянца-буддиста, – мягким, ироническим смехом засмеялся он.

Нам надоело сидеть с ним за казёнными столами напротив друг друга, и мы вышли в коридор.

Этот коридор разрезал этаж пополам. Он был серый и тусклый. Белые, в дырочках, звукопоглощающие щиты на потолке, лампы дневного света, влево и вправо одинаковые двери. Из дверей то и дело вылетали люди и устремлялись в другие двери. Это был главный проспект учреждения, главная бюрократическая улица с двусторонним движением. Навстречу нам, постукивая каблучками, проходили секретарши начальников с высокомерием во взгляде; торопились к лифтам деловые мужчины, на ходу рассказывавшие друг другу истории своих борений, подвигов, успехов; женщины несли в руках вместо младенцев папки; прошёл вдруг угрюмый слесарь в синем замасленном комбинезоне и c гаечным ключом в огромной руке…

Мы шли неспешно в один конец, до самой стены, потом поворачивали и шли в другой, мы проходили сквозь треск печатных машинок, трезвон телефонов, гул голосов. Мы гуляли .

Мелькание бессмысленных для нас лиц и звуков, серый свет коридора – всё это окружало, но не касалось нас. Кружилось вокруг нас, как медленная чужая Вселенная. Мы были как в коконе. Два чудака, два мечтателя и читателя, два любителя подробностей, знавшие мир по книгам. Я даже не знал, правду ли он говорит или пересказывает мне какую-нибудь историю, вычитанную им в замысловатой французской книжке. Какая разница?

– В скором времени, – сказал он, улыбаясь своей приятной, мягкой, всегдашней улыбкой, – я получил квартиру в «советском доме». Трёхкомнатный роскошный апартамент с балконом и огромной ванной. Пол, как положено, кафельный, он приятно холодит ноги, даже зимой в Лаосе плюс пятнадцать, а потолок из красного дерева. Дело в том, что в Лаосе все лавки, сараи и виллы строят из красного дерева, – сказал он, заметив мой недоумённый взгляд. – Последний бедняк, хозяин развалюхи на окраине Вьентьяна – обладатель штабелей красного дерева, а оно, между прочим, стоит на мировом рынке тысячу долларов за кубометр… Ничего, что я отвлекаюсь на детали? Выходит вроде бы история без сюжета, из одних деталей… Он засмеялся и в воздухе рядом со своей головой нарисовал маленькой рукой витую замысловатую траекторию.