Алексей Поликовский - Потерянный во времени. И другие истории

Я пылко заверил его, что он имеет дело с ценителем деталей, что деталей в любом рассказе мне всегда как раз хочется узнать как можно больше… что касается сюжета и психологии, то на эти реликты классической художественной литературы он может не обращать внимания. Я уже давно заметил, что всё, изображенное в классической литературе, не имеет никакого отношения к моей жизни, в которой нет сюжета и почти нет психологии…

– Очень хорошо, – он улыбнулся в свою аккуратную русую с рыжиной бородку, не в силах скрыть удовольствие от моих речей. – Я полностью разделяю ваши взгляды.

Мы обменялись рукопожатиями. Он продолжал.

– Кстати, ещё о Лаосе… Лет за десять до того, как я приехал в Лаос, эта страна была тылом американцев, воевавших во Вьетнаме. Сюда, во Вьентьян, они приезжали на отдых. Они называли Лаос «рай, обнесённый колючей проволокой». Здесь они находили выпивку и проституток, но здесь никогда не было громкого и буйного разврата. Да, янки ехали сюда за приключениями, но это были особые приключения. Лаосские девушки очень красивы, горды и церемонны. Страстная, самоуглублённая любовь отвечает духу этой страны…

Вот мы и добрались до любви. Во Вьентьян на практику приехали две студентки института стран Азии и Африки, девушки Ира и Оля. Само собой, я сразу взял с ними тон ветерана Лаоса , с усмешкой говорящего о змеях, ящерицах и антиправительственных повстанцах патиканах. Одна из девушек, Оля, стоило мне начать говорить, прямо-таки смотрела мне в рот.

Понимаете, я действительно был король . В двадцать три года жил плейбоем в Лаосе, имел собственную квартиру, старинный дуэльный пистолет, деньги, неограниченный досуг. Философствовал, размышляя о сходстве человека с овощами. О-ччень орригинальный человек!, – с нескрываемым сарказмом произнёс он.

Эта Оля была высокая блондинка в больших очках с выпуклыми розоватыми стёклами. Всегда носила брюки. Я никогда в жизни ни до, ни после этого не встречал человека, который бы с таким истовым, подобострастным интересом слушал мои рассуждения. Поначалу её внимание польстило моему самолюбию. Но потом я почувствовал, что что-то тут не так. В её присутствии я испытывал дискомфорт. Я видел, что она старается быть поближе ко мне в прямом, физическом смысле этого слова – садилась рядом со мной на диван, когда мы вечером собиралась у меня пить пиво, шагала со мной рядом, в неестественной близости, когда мы все вместе выбиралась на прогулку по Вьентьяну. Старалась на ходу коснуться меня бедром, задеть рукой. И не то чтобы она мне не нравилась. Я был в том возрасте и состоянии, когда нравятся все женщины без исключения, но уж больно навязчив был прессинг, больно настойчиво она предлагала себя… Меня, с моими высокими умственными понятиями, заклинило.

Наверное, если бы я был тогда попроще и поциничнее, я бы понял, что лучшим выходом – и вполне милосердным – было бы уступить ей и тем дать ей покой. Она ведь тоже ехала в Лаос за приключением . Но я упёрся. Всё в ней, в этой симпатичной молодой женщине, стало мне неприятно, антипатично: хищные красные ногти, вихляющая походка, переливающийся на каждом шагу в тугих джинсах зад, голос, исполненный эротической патоки… Всё это было так нарочито, всё это так претило моему вкусу… Я так страдал!

Вторая девушка, Ире, была невысока ростом, фигура скорее мальчишеская – широкие плечи, узкие бёдра. Бледное лицо, усыпанное лимонными веснушками, серые глаза. Как-то раз, столкнувшись с ней во дворе дома, я, сам того не собираясь делать, пригласил её прогуляться по городу, пригласил тоном знатока и ветерана, оказывающего любезность новичку. «Сегодня Праздник Ракет… Я проведу вас по самым интересным местам… На Меконге есть чудесные виды». Вечером мы, болтая, медленным шагом вышли в город. Об этой прогулке я вам, пожалуй, расскажу поподробнее – не потому, что она сильно отличалась от других наших прогулок, а просто для того, чтобы вы поняли характер наших отношений. Ну, это были не совсем обычные отношения. Мы философствовали.

В тот вечер мы вышли в город, и тихая девочка поглядела на меня прозрачными серыми глазами так, как будто мерзости мира не существует. «Так куда же мы пойдём? – На Меконг. Смотреть мотогонки. Видели когда-нибудь мотогонки? – Мотогонки..? Неет…» Она сама взяла меня за руку. Её рука в моей была прохладной, гладкой, со слабыми нежными пальцами, и я, держа эту маленькую полудетскую руку с тонкой, хрупкой кистью, вдруг понял, что это существо абсолютно доверяет мне. Верит в то, что не могу причинить ей вреда. Она пошла бы со мной так же спокойно, если бы я сказала, что мы идём не на мотогонки, а в бордель. От волнения у меня засосало под ложечкой.

Лаосцы устраивают мотоциклетные гонки на обнажившемся дне своей великой реки. Мы нашли пустую беседку. Сидя в беседке над рекой, положив руки на перила и оперев о них подбородки, смотрели на фигурки мотокентавров. Они срывались с места и неслись, обгоняя друг друга. Истовый рёв моторов висел в воздухе. В паузах между заездами был слышен звон гитар. Невидимые в зелени, в беседках сидели влюблённые пары и пели старинные песни. В голосах поющих грусть. День всё длился – долгий лаосский день. Вдруг день погас. Нервная дрожь пробила меня. И тут же по всему небосводу высыпали звёзды. В темноте еле слышно шелестел Меконг. На том берегу, за деревьями, в Таиланде зажглись неоновые фонари. Секунда глубокой, полной тишины – и глухой рёв прошёл по земле под нашими ногами, и в небо, оставляя за собой оранжевые расплывающиеся хвосты, помчались сотни ракет. Они вихляли, срывались, обгоняли друг друга. Добежав до высшей точки высоко на небосводе, над нашими закинутыми головами, ракеты взрывались, раскидывали красные искры и потом медленно и лениво опадали в реку струями тяжёлого багрового огня… И мы, держась за руки, долго смотрели на это.

Во мне зрела безумная идея бросить всё и остаться здесь. В самом воздухе этого города, этой маленькой страны разлит покой, и самоуглубление написано на лицах прохожих… Но в тот раз я ей ничего не сказал.

В другой раз вечером мы просто долго гуляли по пляжу Меконга. Навстречу нам шли два пожилых человека, он и она, супружеская пара, французы. Он был высокий, худой, седовласый, в очках с толстыми стёклами, похожий на Дон Кихота. Знаете, у близоруких людей почему-то всегда очень добрые глаза. Я уже встречался с ним на рынке по утрам, и мы здоровались. Не знаю, что его приводило на рынок. Вряд ли он был бескорыстный любитель утреннего супа, вроде меня; скорее, он делал какие-то не вполне законные дела с наркотиками или с оружием, в компании с одноруким австралийцем… Его жена была тоже высока ростом, крашеная блондинка с красивым холёным лицом, с серо-зелёными глазами, знаете, такой провинциальный вариант Катрин Денёв… Я знал, что у них магазинчик в городе. Да, конечно, они торговали какой-нибудь мутью, немецкими наборами вилок из нержавейки или японскими телевизорами, собранными на Тайване – но я был уверен, что их удерживает здесь не коммерция, а что-то другое. Они остались в Лаосе, после того как французы ушли. Остались навсегда . Глядя в их спокойные лица, я испытывал чувство глубокого и радостного почтения к их мужеству. Кивок, которым меня одарил пожилой француз, как удар меча по плечу, возводил меня в ранг сторожила. Я помню, сказал Ире: