Альберт Светлов - Орфей неприкаянный

Инициируя протестные акции, городской комитет рассчитывал на голосование, но инициативу поддержало не более трети образовательных учреждений. Даже училища зачем—то озвучивали индивидуальные условия, борясь, практически, в одиночку. Общим фронтом на защиту своих интересов преподаватели Тачанска не выступили ни единого раза.

Не наблюдалось согласия и внутри коллективов. Рассуждали весьма мещански:

– А у меня муж нормально получает, нам хватает. В гробу я видала васвашу забастовку. Пускай нищие бастуют. Мне часы важнее.

И сходных мнений придерживались не единицы. Младшее звено никогда не поддерживало среднее и старшее, между ними непрерывно шли мелочные разборки, свары. Перманентный разброд и потакание персональным эгоистическим интересам проваливали весь замысел. Вместо бессрочной всеобщей стачки принималось, к примеру, постановление о, выпадающей аккурат на обеденный перерыв, непродолжительной приостановке деятельности. Разумеется, ни Управлению образования, ни мэрии, от смехотворного решения было ни жарко, ни холодно.

Зато дамы, пользуясь свалившейся на них свободной минуткой, запирались в лаборантских и попивали чаёк да кофе со сливками.

Тяжелее всех приходилось матерям, в одиночку воспитывающим детей. Они, без преувеличения, балансировали на грани нищеты и вымирания. Некоторые из них вынужденно шли от безысходности на крайнюю меру, – на голодовку.

В школе №15, где я трудился, одиночную голодовку объявила, доведённая до полного отчаяния и беспросветной нищеты Семёнова Лариса Константиновна. По иронии судьбы, Семёнова занимала должность профсоюзного босса, и поначалу старательно сбивала волну возмущений задержками выплат. А вскоре и сама оказалась не в состоянии выделять деньги на обеды младшей дочери—шестикласснице, оплачивать квартиру, отчего под давлением обстоятельств и заняла непримиримую позицию.

Противостояние проходило при дежурном враче, и длилось три дня. Затем щедрая рука городской управы бросила ей подачку в виде месячной зарплаты, и благодарная Семёнова от пролонгирования провокационного демарша отказалась.

Я внимательно присматривался к обстановке в коллективе, наблюдал за коллегами, делал выводы и пришёл к убеждению, что людьми здесь повелевают эгоизм, личные амбиции и корысть. Ради товарища никто и пальцем о палец не ударит, если это не принесёт никакой преференции. Каждый заботится о сохранении и упрочении собственного положения, и цели для этого избираются, подчас, не слишком достойные.

К июню, когда грянула пора экзаменов, у меня произошла стычка с Грачёвой, заявившей директору о своём непосредственном участии в подготовке одиннадцатиклассников, получивших право пройти аттестацию путём защиты рефератов. Якобы целый год с ними мучился не только я, чьими подопечными они считались, но и она, Наталья Валентиновна, хотя мне было доподлинно известно, что Грачёва впервые приобщилась к их наработкам незадолго до конференции. Однако в её отчёте на голубом глазу значилось, будто в течение всего периода она в поте лица натаскивала моих выпускников, обучая их научным принципам индивидуальных исследований. Я не решился выносить мусор из методобъединения, а просто в приватной беседе высказался, мол, прежде чем сочинять рапорт о достижениях за определённый период, неплохо бы, в угоду приличию, вначале ознакомиться с содержанием разработок.

Состроив гримасу, зардевшаяся Грачёва напомнила, что объединением рулит всё—таки она, а, следовательно, и заслуги состоящих в нём, являются и её заслугами тоже.

В общем, итогами одиннадцатых классах, я остался доволен. Выступления с творческими презентациями докладов прошли хорошо. Те, от кого я ожидал многого, не разочаровали. Правда, и филонящие большую часть учебного времени, и внезапно воспылавшие неуёмным стремлением сдать «простой» предмет, также полностью оправдали ожидания. Для них стало неприятным открытием, что отвечать «Экономику» или «Право» не столь уж и легко. Подавляющее число тех, кто учился кое—как, испытание слили.

Однако подобный исход дела не соответствовал их запросам, и после окончания совещания экзаменаторов, они едва не вынесли в окно комиссию, состоящую из меня, Маломеровой, Грачёвой и Русловой, требуя пересмотра оценок. К их претензиям подключилась и Лельникова, их наставница, придав сей безобразной сценке совершенно абсурдный вид. На шум пришла Штрафунова и, выяснив, из—за чего разгорелся сыр – бор, волевым решением распорядилась порвать старый протокол и увеличить всем сдававшим отметки на один балл.

Я отказался подписывать второй экземпляр, а остальные приняли происшествие за нечто естественное, и взяли под козырёкисполнили приказ директора. Меня просто не вписали в новый документ, следовательно, и нужда в моём автографе отпала.

Завизировав бумагу, Руслова во всеуслышание меня припечатала:

– Вы чересчур неопытны, поэтому не можете объективно и справедливо оценивать ответы. Надо сознавать: дети с этими результатами пойдут дальше. Не стоит портить им жизнь в самом начале.

– Не обращай внимания, – дал дружеский совет Сашка, когда они с Южиновым наведались ко мне с бутылочкой водки. – У многих старых кошёлок, долго трудившихся учителями, наблюдается профессиональный перекос. Ничего обидного здесь лично я не вижу. Расценивай столь прямолинейные уколы, как товарищескую критику.

– Критика – критикой, но, по—моему, не корректно так заявлять в присутствии, и учеников, и других преподавателей, – парировал я, тщательно чистя очередную картофелину.

Пушаров вывалил потёртую морковку на нагретую, зашипевшую, сковороду и согласился с моим доводом:

– В этом ты, дружище прав. Но, понимаешь, есть особая разновидность людей. Они, вроде и умны, и вежливы, и тактичны, а показать это окружающим не в состоянии.

– Да ты бы в сторонку её отвёл, – предложил, в присущей ему циничной манере, Южинов, – и напомнил перечнице, что Иван Грозный за аналогичные замечания на кол саживал. Гы—гы—гы!!!

Саша и Куприян стали заезжать значительно реже, и причина абсолютно прозрачна и легко объяснима их загруженностью. И всё же, хотя бы раз в каникулы они старались выбраться, навестить приятеля и распить вместе с ним купленную в складчину бутылку, а то и две.

Информацию, что из Питерки меня зазывают на освободившееся место, они выслушали скептически.

– Решай, конечно, сам, – разливая ледяную беленькую по вмиг запотевшим рюмашкам, прокомментировал Пушаров, – но вдумайся, хрена ли тебе там ловить? Перспективы, возможности – нулевые. А с жильём—то как?

– С жильём плохо.

– Ну вот, видишь. А в городе через год сдашь на категорию, и… Ты обмозгуй без эмоций одну идейку. Меня тут ангажируют летом скататься в Бургундию, на сбор винограда. Условия обещали достойные. Всё заманчивее, чем полгода нищенствовать, дожидаясь объедок господской трапезы.