Валентин Аноцкий - Гиппократово лицо. Сборник рассказов

– Думаю, что не скажет и потом, – усмехнулся Стариков, – дело это не для посторонних ушей. Давай-ка лучше…

Они выпили раз, другой, и круглые глаза Бузлова постепенно начали менять конфигурацию – превращаться в овал, и Стариков точно знал, когда они превратятся в щелочки – в спорах и беседах с этим боевым когда-то офицером было выпито немало.

– Ну и правильно, – сказал Бузлов, и словно дополнительный предмет интерьера, поставил на стол свой увесистый кулак. – Зачем марать армию отдельными случаями? Кому это выгодно? Только врагам нашим. Вот у тебя на стекле, смотри, если присмотреться, есть пятна и пятнышки, но оно же всё равно чистое? Так и в жизни – нельзя по пятну на платье судить о цвете всего платья. Ты же знаешь, что там творится, – он безвольно разжал кулак, и тот мертвой толстой лягушкой распластался на столе.

– Знаю, Георгич, знаю.

Быстрый и охочий до споров Бузлов, тут же отреагировал.

– А если знаешь, что же ты всех подряд офицеров не выворачиваешь наизнанку? Боишься, что у каждого найдёшь?

– Да, боюсь. Поэтому предпочитаю найти у одного, чтобы другие вовремя одумались.

Они замолчали. Один, переместившись в свое боевое прошлое, искал подтверждения сказанному именно там, другой, оставшись здесь, размышлял о правильности выбранной им линии поведения. Никто Старикову не навязывал эту линию, и он никогда напрямую не приказывал подчиненным поступать именно так, – да его бы и не поняли, – просто в разговорах, как бы отвлечённых, за жизнь вообще, отношение его можно было угадать. И в большинстве своем, люди угадывали. Кто не угадывал, Стариков того не поправлял, считая вариант неисправимым.

– Скоро выведут оттуда всех, – меланхолично сообщил Бузлов, – то-то поплачет Россия.

– Почему поплачет?

– А потому! Где результат? За что погибли? Это тебе не весна сорок пятого – тогда слёзы были понятны любому пацану, не дождавшегося отца. А тут? Даже могил, памятников – ничего нет. Одни фотографии.

Стариков вгляделся в настольный календарь, и вдруг решительно заявил:

– Всё, сегодня больше не пью.

– Ты что? – переполошился Бузлов. – В такой день! Или у тебя буфет оскудел? Так я сейчас…

– Нет, дружище, завтра в Главную контору приезжает делегация иностранных коллег, не светиться же мне с красной рожей.

– У тебя красная рожа от избытка здоровья, а не от коньяка. Ну, впрочем, как знаешь. А я поеду к своим родным коллегам, посудачим.

На следующий день Стариков появился в Главке, и сразу стал героем дня: ему потряхивали руку, похлопывали по плечу, допытываясь: «Ну, чем ты доводишь людей до самоубийства? Делись секретом».

Стариков криво усмехался, отмалчивался, понимая веселье своих коллег, но не разделяя его. У каждого из них в разное время происходили события, за которые им было либо весело, либо горько, либо очень стыдно, но разделенные со своими, события эти переживались легче и быстрее забывались. Сегодня, Стариков лишь однажды почувствовал себя задетым, когда один из сотрудников аппарата хихикнул: «Он рассказывает им правду об их жёнах, в то время как они воюют…» Стариков направил свою несгибаемую прямую: от своих базальтовых глаз до глаз, в данном случае, противника, и кратко сказал:

– А вот это ты зря…

Его поняли и больше не донимали. Тем более что всех пригласили в зал.

В небольшом актовом зале, в президиуме уже расположилось руководство, и несколько новых лиц – гостей. Из них два азиата. Они резко выделялись среди окружения, и вносили некий колорит, как бы подтверждая, что встреча действительно международная. Все выступления, однако, включая и выступления гостей, были стандартны, причёсаны, приглажены, и соответствовали моменту: борьба с этим, борьба с тем, но при этом: содействие тому, содействие сему. Стариков слушал вполуха, несколько отрешённо, словно приглашённый представитель другого ведомства, которого лишь поручение начальства удерживало на месте. Его всегда удивляло, как на основе таких обменов, можно выработать что-то новое? Так, посудачить, как говорит Бузлов, со своими коллегами. Начальство умело руководило выступлениями, вовремя поправляя вдруг загорячившегося подчиненного, подрезая выступление там, где, по их мнению, выпячивались искренность и слишком личное отношение к проблемам.

В перерыве гостей окружили наиболее любопытствующие или те, у кого оказались конкретные вопросы. Особенно привлекали внимание азиаты – об их хладнокровии и непроницаемости ходили легенды, да и в этих краях они появлялись не часто. Разговор, по рангу, вёл заместитель начальника управления, признанный среди своих интеллектуал. Разговор шёл через переводчика, в несколько замедленном темпе. Стариков, используя свой рост, встал позади любопытствующих, но при этом видел всех сразу: невысоких, строгих азиатов, других гостей, полного лысеющего замнача. Говорил один из азиатов, из его острых, в виде двух маленьких сабелек губ, вылетали такие же острые слова-кинжальчики.

– Я так понимаю, что вещевая контрабанда доставляет вашей службе большее беспокойство, чем контрабанда оружием и наркотиками? – невинно поинтересовался он.

– О, да! – набычился замнач, не замечая, как оказалось, что его ждёт ловушка. – Идёт контрабанда в таких количествах, что это напоминает экономическую диверсию. Рынки заполняются дешёвым товаром, растёт спекуляция, воровство.

После этого заявления, слова-кинжальчики прямо – таки пригвоздили местного интеллектуала.

– Нет ничего плохого в том, что ваш народ хочет иметь простые и нужные вещи у себя дома – дайте ему всё это по-хорошему, без контрабанды, и всё встанет на свои места. Вспомните слова Адама Смита о том, контрабандисты были бы самыми уважаемыми гражданами своей страны, если бы законы не посчитали преступлением то, что по своей природе преступлением не является.

– Адам Смит – буржуазный экономист, у нас есть свои авторитеты. Наши трудности временные, – попробовал противостоять замнач железной логике гостя, – и будут ослабевать по мере развития экономики, У нас, ведь, ещё и война, вы знаете.

Стариков отошел в сторону, не желая видеть идеологического поражения своего начальства – никто и не смог бы сейчас противостоять этим хитрым азиатам, потому что сегодня правда была на их стороне. А чем перешибешь правду? Сверхправдой? А нет у неё такой степени – правда, и всё.

Кто-то тронул его за плечо. Рядом стоял Гурненко – начальник организационно-инспекторского управления. Уважением он пользовался беспрекословным и заслуженным. Его всегда спокойные пепельные глаза обладали способностью угадывать глубинное настроение собеседника, пугающе предполагать реакцию на свои слова, но добродушные усы при этом служили неким смягчающим посредником: не волнуйся, я ещё не достиг дна твоей души. Стариков также признавал авторитет Гурненко, поэтому с готовностью повернулся к нему лицом.