Ольга Белова - Кроты Вавилона. Сборник рассказов

***

Оправив остатки платья Эмма не сразу поднялась на ноги. Её обгоняя на работу спешили вереницы живой массы, мясом набивая вагоны, тесные гусеничные туловища автобусов, массы ехали на работу, чтобы, доехав до рабочего места, из живых людей однотипные документы, пережеванные операции штамповали все более похожих друг на друга заготовок будущей низшей касты. Эмма стряхнула наваждение, час был ранний, прохожих на улице было не много, фонари, потухнув, стояли спрятав лица. Машина с беззвучно моргающим на макушке маячком металась по городу, притормозив возле человека-лавки, вытащили толстые перчатки, оглушив, хлопнули дверцей!!! Машина, набрав скорость, запрыгала по мощенному тротуару. Больно катаясь в пластмассовой клети Эмма думала о том, что её ожидает… В звенящей пустоте голове всплывали отрывки контракта… «В случае непредвиденном она сама должна была доехать в ближайший пункт проверки… следить за своими физическим состоянием – входило в её непосредственные обязанности… чтобы не потерять работу лучше не допускать трещин, сосколов и других мелких неприятностей» Всё было прописано черным по белому. Ночная прогулка была конечно случаем непредвиденным. Впереди, за поворотом её ожидала внеплановая санобработка. Эмма ударилась о борт! Ударилась еще раз! Из-за зелени взлохмаченных голов показались ворота. Всё это напоминало тюрьму или профильную больницу, собрав всех вместе у них отберут платье, поставят в ряд, а потом будут мыть из шланга, заглядывая в дыры – не даром же она родилась со стеклянным, таким удобным для мытья лоном! Душа рыдала в стеклянном теле.

Проезжая по тому самому мосту, на котором она вчера стояла с Алексом, Эмма, взявшись за бортики дребезжащего грузовичка, подползла к краю, последний раз взглянула на Боба (Бедный старик Боб, всю ночь исколесил, разыскивая её по городу), скатилась на мостовую и покатилась к кромке…

Маша подметала пол, мама ей сказала, что так раньше ходили дамы, но Маше в это совсем не верилось – на улице ни одной такой дамы девочка не видела, а вот подметать таким павлиньим хвостом пол было очень удобно: под длинным-предлинным подолом уже скрылись резиновый слон и плюшевый медвежонок; переставляя крохотные, в новеньких башмачках ножки Маша осторожно, кругами ходила по комнате, сосредоточенно наблюдая за тем, чтобы из-под пышного гнета юбки не выскочил Бармалей и придавленный воланом солдатик. Паровоз, припадая на один вагон, дохлой гусеницей волочился за Машей. Когда Маша взлетела вверх, к самой люстре, она долго порхала стрекозой рассекая воздух, пока её с громким, в самое ухо жужжанием не опустили на место – теперь она стояла в праздничном щекотливом платье возле самой ёлки.

Хотя и очень красиво шурша, платье было подлым, Маша сама просила купить его маму, но теперь оно ехидной кололось – девочка сердито ковырнула воротничок, но тот, посаженный на ножку пуговицы, стал ещё злее кусаться. Губки Маши скривились, став от досады лимоннокислыми, но никто не заплакал, личико из капризного стало вновь прелестно милым и, стоя теперь на стуле, Маша смотрела на всех с изумлением – к пойманной цокотухе всё подползали и подползали люди… Лихорадец залил детские щечки. В комнате были и мама, и папа, а мамина мама что-то сказала Машиной тётке, рядом с которой стоял Машин дед, которого она теперь не капельки не боялась – все по отдельности девочке были знакомы, но, стоя так близко, взрослые, как пластилин, слипались в коробке… Машенька с горечью охнула: к ней подбираясь, всё вылуплялись новые головы, стул пошатнулся, висюлька на ёлке дрогнула, чудище, всё разбухая, собой набивало комнату, дым не валил из ноздрей, огнём не лизалось пламя, но было оно страшнее того, что пряталось под диваном. Улыбка зияла дырой. Пожухнув, исчезли лица и расползаясь все шире, красно-прекрасным ртом с нею одной говорило настойчиво говорило, и всё просило, всё приговаривало. «Ну, Машенька! Ну, смелее!» А в ухо трубило бубнило, настырно бубнило твердило: «Ну, Машенька! Ну же! Ну же!»

Еще бы чуть-чуть и Маша упала, разлетелась вдребезги, как с ветки упавший на ёлке повешенный шар, но мама вдруг отделилась от чудища. Когда она подошла, ножки снова оторвались от стула – страшно красивая юбка повисла под Машей плетью. Щекоча и играя, мама пробралась к Машиному ушку и шепнула то самое слово, которое никак не могла вспомнить девочка и Маша, как их черноухий щенок, когда его тащат, а он не хочет, потащилась за маминой фразой, повторяя вчера еще такие знакомые и так бойко рассказанные и маме, и папе, и дедушке строчки по ёлку, снежинку и звёздочку. А затем их осыпали мелкими бумажными конфетами, а мама фыркала и фырчала и недовольно поправляла прическу.

После стишка жить стало легче и веселее, и даже платье перестало колоться, взрослые переключились на что-то другое, про Машу как будто забыли и девочка больше не ловила на себе тех пристальных взглядов, которые не раз замечала у дяди Коли, когда он, ковыряясь в блюде, цепляет чей-то кусочек. Мигнула гирлянда, про Машу снова вспомнили и снова начали мучить, как когда-то она сама мучила Мурзика, когда он только появился в их доме, но у Мурзика было спасение, щенок забивался в щель между диваном и стенкой и оттуда так грозно рычал, что даже дед его боялся. Теперь-то Маша поняла какая она великанша, все её как когда-то маленького Мурзика тискали, а она даже не могла забиться в щель между диваном и креслом. После тёти Кати девочка попала в лапы дяди Саши, но тот, взяв её на руки смотрел не на Машу, а совсем на другую тётю. От Маши опять чего-то хотели, стишком про Снежинку мучения её не закончились, все требовали какое-то желание – желаний у Маши, признаться, было множество, но сейчас они как на зло куда-то улетучились. Маша думала-думала, ну и загадала про снег и про то, чтобы всё вокруг ожило. (Глупее желания трудно было придумать, об этом сразу же сказала бабушка…)

Снег за окном итак шел, валил какими-то несметными хлопьями, так что была едва различима стена дома напротив и у сугробов, как у верблюдов, на глазах вырастали горбы, снежные, пушистые… Стоило Маше только вымолвить это желание, взрослых словно укусила какая-то весёлость и её вместе с облачным розовым платьем потащили к окну – кто-то стал водить по тонкому хрустальному стеклу тыча в него пальцем так, будто бы она никогда не видела снега и зимует здесь первую зиму. Пока все глядели на снежную-белоснежную вату, что-то опять произошло, кажется опять мигнула гирлянда, снег за стеклом пошел еще гуще, и это были уже не одинокие порхающие снежинки, а вцепившиеся друг в друга, переваливающиеся то на один бок то на другой, перекособоченные снежные лапы, которые, долетая до земли, кажется и вправду оставляли там следы, и Маша наконец-то поняла, что же это на самом деле значит, когда говорят, что снег идет… Первое желание кажется с перебором, но было исполнено, Маша отвернулась от окна и теперь исподлобья поглядывала на ёлку, поглядывала чего-то опасаясь, но в тоже время страстно, как только ребенок может, чего-то желая.